Из всех он выбрал Келли, но у него не было уверенности, что Келли на месте. Прошло два года с тех пор, как Маколи в последний раз видел его, и ему хорошо запомнился этот день. Келли носился тогда с грандиозной идеей насчет того, чтобы отправиться в виноградарские районы, расположенные вокруг Милдьюры и Лебединого Холма, и застолбить там заявку на участок земли. Он говорил, что начал бы с палатки, а потом сложил бы дом, быть может, со стенами из мешковины и с печкой из листового железа, но все-таки дом. А через некоторое время потом и кровью да с божьей помощью выстроил бы дом с коврами на полу, сортиром внутри и с большим окном из кварцевого стекла, чтобы можно было любоваться расстилающимися перед домом виноградниками и зеленеть от зависти или лихо заламывать шляпу в зависимости от того, кто ты такой сам и каких добился успехов по сравнению с соседом. Таков был Келли, он все твердил тогда об этом. У него были скоплены для начала деньги, и он уже начал приводить дела в порядок. Наверное, он давно ушел в те края.

Поэтому Маколи решил пойти к мисс Таузи, которая была следующей на очереди, если исходить из свойств ее характера и месторасположения ее дома.

–  Пойдем, - позвал он Пострела.
– Пройдемся немного.

Девочка покорно встала. В ее тусклых глазах появилась искра оживления.

–  Куда?

–  Недалеко. Если пойдешь быстро, то прогонишь простуду.

–  Ладно, - согласилась она.

–  Как ты себя чувствуешь?

–  Не очень хорошо.

–  Иди как можно быстрей.

–  Ладно.

Маколи пошел парком, обходя лужи на дорожках, потом обогнул здание почты. В воздухе по-прежнему висела серая мгла. Им встретились дети, идущие в школу. Еще долго после того, как они прошли, слышались их голоса. Запела циркулярная пила. Звук ее стоял в неподвижном воздухе.

Он думал про мисс Таузи. Смешно, но он не знал ее имени. И никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл ее по имени. Мисс Таузи, и все. Даже Барни звал ее просто «сестренка». Может, ее звали Эйлин или Адела, может, Тереза или Моника - ей шло любое из этих имен. А может, она сняла его с себя, как снимают бусы, и спрятала в нафталин вместе со своим приданым и разными тряпками, которые собирала на свадьбу и на потом. Когда тот парень ее бросил, она вовсе не затаила обиду и даже не похудела, как его звали, этого малого с выпученными глазами, манерами приходского священника, намазанными вазелином волосами и украшенной топазом цепочкой для часов? Вроде Уолтер или как-то еще. Он спутался с какой-то богачкой из Штатов, и для мисс Таузи все было кончено. Нет, она не потеряла голову от горя. Она приняла этот удар, как волю господню, и втайне лелеяла свою грусть, смакуя ее в дождливые дни возле камина, как смакуют по понедельникам холодную баранину, оставшуюся от воскресного обеда.

Он ясно представлял ее себе: неглупая, с лошадиным лицом и добрыми карими газами. Она говорила приятной скороговоркой и чуть склоняла голову набок, охая от участия. Во всей ее фигуре проглядывала благожелательность. Она ходила мелкими, быстрыми шагами, держа на животе сумку, и носила шляпы, которые были похожи на подрезанные корзины.

В двадцать лет Барни Таузи стриг овец. В двадцать один год он пошел в семинарию и носился по округе с Библией в руках. Потом принял духовный сан и почувствовал призвание поехать в Китай, где жил сейчас и давал жару китайцам, если только они не давали жару ему.

Маколи остановился на обочине. Ярдах в пятидесяти на прогалине среди деревьев стоял старый дом Келли. Он ничуть не изменился. Тот же самый старый сруб с остроконечной кровлей и верандой с низко нахлобученной крышей; тот же оцинкованный бак для воды под единственным во дворе апельсиновым деревом; по-прежнему колья изгороди покосились, а проволока между ними была кое-где разорвана и перепутана.

К одному из кольев был прислонен велосипед, который выглядел знакомым. Маколи, задумчиво прищурившись, поглядел на коричневую крышу дома мисс Таузи, что стоял метрах в двухстах подальше. Казалось, он кидает монету, принимая решение. Монета легла орлом. Не торопясь, он двинулся через прогалину к велосипеду, свернул на дорожку, окаймленную крышами от банок из-под джема и чахлым клевером, и постучал в темно-серую дверь.

Отворивший ее человек заполнил весь проем. Их взгляды скрестились, они застыли, узнавая друг друга. Потом выражение лиц изменилось. У Келли отвалилась нижняя челюсть. Маколи сморщился и расплылся в улыбке.

–  Господи боже, сохрани меня и помилуй! Смотри, кто здесь!

–  Красавчик!

–  Старый негодяй! Откуда ты…

–  Господи, я и не ждал…

Они были похожи на разыгравшихся собак: тискали друг другу руки, хлопали по спине, обнимались, смеялись, толкались, похлопывали по щеке, тыкали друг друга в грудь и живот, ходили вокруг, как в драке, делали ложные выпады, а потом, обнявшись, вместе вошли в дом.

Келли отступил, весело улыбаясь.

–  Господи, Мак, как я рад снова видеть тебя!

–  И я тоже, парень.

–  А кто же эта маленькая фея?
– спросил Келли, присаживаясь на корточки перед Пострелом и обхватывая ее талию своими ручищами.
– Откуда ты явилась, лапочка?

–  Я не лапочка, - серьезно ответила девочка.
– Я Пострел.

Она попыталась высвободиться. Келли расхохотался от удовольствия.

–  Пострел так Пострел.
– И он звучно чмокнул ее в щеку.
– Помилуй меня бог, Мак, я никак не могу прийти в себя. Подумать только, вдруг ты.
– Он не скрывал радости.
– Сейчас поставлю чайник. Вы уже завтракали?

Завтракали, ответил Маколи, но чтобы отпраздновать встречу, он не откажется от кружки чая. Келли заметил, что у него есть кое-что и получше, и вытащил бутылку джина. Но Маколи с улыбкой покачал головой. Слишком рано. Лучше просто чаю.

–  Снимай шляпу и клади ноги повыше. Располагайся, как дома. Все мое - твое. Ты это знаешь.

Келли что-то весело напевал про себя, наполняя водой чайник и раздувая остывшие в плите угли.

Маколи, глядя на него, трудно было поверить, что человек вообще способен стариться. Он помнил Красавчика Келли пятнадцать лет назад. И каким он был годы спустя. Он помнил его таким, каким он был, когда они виделись в последний раз. И ничего не менялось: он оставался все тем же Красавчиком Келли, достойным своего прозвища. А прозвище ему дали, взглянув на него не раз и не два. Его рассмотрели со всех сторон. Это был человек ростом в сто восемьдесят пять сантиметров, превосходного сложения, с широченными могучими плечами и тонкой талией. Он привлекал внимание и в одежде, а когда был раздет, от него глаз невозможно было оторвать. Черные как смола волосы отливали синевой, словно перья дикой утки. Его черты были безукоризненно правильны, а цвету лица позавидовала бы любая женщина. Мягкая, как лайковая перчатка, кожа была матово-смуглой, с легким румянцем на щеках. Рот с полными губами был словно выточен, а большие карие глаза сияли, отливая теплым блеском. Ресницы были длинными и густыми, как у куклы. И при такой внешности он обладал еще силой и отвагой. Он был воплощением мужества, и, где бы он ни появлялся, он вызывал восторг, восхищение и зависть.