Но встречались порой и жалкие трусы, клятвоотступники. Имя одного из них — Андрей Смирнов. Он сам прострелил себе кисть руки, чтобы уклониться от боя.

И вот я присутствую на суде. Смирнов стоит перед строем своих вчерашних товарищей. На его сером лице уже нет признаков жизни, потому что трусость и предательство отбирают право на жизнь, на ее радость. Не верилось, что эти остановившиеся, тусклые глаза светились когда-то улыбкой. Шинель, уже без погон, точно вдавлена в его плечи: будто страх сплющил дрожащее тело еще до того, как прозвучит суровый приговор. Его простреленная рука висела. Казалось, что между Андреем Смирновым и бойцами было не обычное пространство земли, а пропасть презрения. И хотя никто не шелохнулся, пропасть эта росла, ширилась, углублялась, становилась непреодолимой.

Андрей… Какое гордое имя! Сколько героев в истории России прославили его подвигами!

А сколько Смирновых носит на груди ордена и медали Родины!

Статья о клятвоотступнике Смирнове, напечатанная тогда во фронтовой газете, читалась и перечитывалась. Бойцы клеймили труса позором, рассказывали о своих товарищах, о их подвигах, о младших братьях, готовящихся пополнить ряды защитников Родины, о старших братьях — народных мстителях, о своих отцах и дедах, с честью носивших звание воина. Письма разворачивались в панораму всенародного мужества, в картину стойкости, ставшей традицией, в величественную эпопею вековой борьбы за славу родного Отечества.

В одном из номеров было напечатано письмо молодого солдата Назмиева. Просто и задушевно делился он своими мыслями о том, какой ему война казалась раньше и какой она была на самом деле.

«Мне думалось, — писал он, — что пуля или снаряд для всех одинаковы. Тут уж ничто не поможет — ни храбрость, ни ловкость, ни опыт, ни мастерство. Но стоило побывать в одном лишь бою, как я увидел, что дело обстоит далеко не так.

…Вечером нас известили, что к утру будем наступать на деревню. Не скрою, чувствовал я себя неважно. Нет-нет да и пробежит дрожь по телу. И так всю ночь… Вот и рассвет. Вдруг меня вызывает комбат и говорит: «Связным будешь у меня. Это тебе идет, главное в этом деле — быстрота и смелость».

В одной из рот порвалась связь. Получил я первое боевое задание. Бегу. Всюду валяются убитые немцы. Некоторые еще стонут. Карабин у меня наготове. Гляжу, из-за кустика поднялся на колено фриц и наводит автомат. Как жаром обдало вдруг. Какое-то странное чувство овладело мною в этот миг. Я прыжком к кусту. «Стой! — кричу. — Бросай оружие!» Немец от неожиданности так оторопел, что выронил из рук автомат. Привожу пленного в штаб. Командир говорит: «Молодец, «язык» мне очень нужен»…»

Это было боевое крещение молодого солдата. В тот же день Назмиев совершил новый подвиг. Когда гитлеровцы сильным огнем задержали нашу роту, он отправился в очередной «рейс» для выяснения обстановки. Плотно прижавшись к земле, полз вперед. «Вижу, что-то чернеет и вокруг слегка пыль вздымается, — рассказывал далее Назмиев. — Подползаю ближе — окоп. Немцы строчат из пулемета и автоматов. Расстояние до них небольшое, метров двадцать. Подымаюсь на колено и бросаю гранату. Как только раздался взрыв, я — к окопу. Граната попала удачно. Из четырех гитлеровцев в живых ни одного не осталось. Поворачиваю их пулемет и кричу своим: «Вперед! Путь свободен!» В этом бою я понял: смелый и умелый всегда победит, потому что храброго немец боится и со страху бьет не целясь».

Так на обыденных примерах, простым солдатским языком газета доводила до сознания воинов ту мысль, что отвага и храбрость рождаются в бою, в повседневном, упорном воинском труде.

…Танкист гвардии лейтенант Кулагин был немногословным человеком. Он любил говорить: «Лучшие слова человека — его дела». Сам Кулагин неутомимо тренировался, стараясь стать как можно сильнее и подвижнее. Старший брат его пал смертью храбрых. Кулагин в своем танке возил фотографию брата и старался во всем на него походить. В одном бою Кулагин внезапно ворвался в расположение противника и подавил несколько огневых точек. Но вражеским снарядом был подожжен и его танк. Экипаж погиб. Последними усилиями Кулагин открыл люк и выбрался из горящего танка. Правая рука не действовала. Левой, превозмогая боль, он бросил гранату в подбегавших гитлеровцев. Девять из них погибли. Второй гранатой Кулагин взорвал себя вместе с набросившимися на него вражескими автоматчиками.

Взволнованно поведала газета и о подвиге летчика-истребителя Александра Слабкова. Его самолет шел сквозь белые клубы взрывов зенитных снарядов. Внизу дрожащий дымок, словно черный шлейф, прижимался к вагонам, которые ползли по длинному железнодорожному мосту. Зенитки надрывались, забивая небо густыми хлопьями взрывов. Но самолет Слабкова уверенно шел вперед.

Словно заговоренный от смерти, он меняет высоту. Начали менять высоту и немецкие зенитчики. Слабков смело прорвался сквозь первую линию противовоздушной обороны врага. Он зорко оберегает сопровождаемый им бомбардировщик, который уже раскрыл люки. Но вот вражеский снаряд попадает в открытый бомбовый люк. Бомбардировщик загорается и летит вниз.

В этот момент летчик видит на середине моста вражеский железнодорожный состав. Огонь уже охватил крыло, подбирается к кабине. Можно сделать несколько маневров и сбить пламя, выброситься и спастись. Еще не поздно! И выжить! Но уйдет эшелон, везущий боеприпасы гитлеровцам. Огромный эшелон. Словно пламя по бикфордову шпуру, стремительно несется он к линии фронта. Вот паровоз уже в тридцати — сорока метрах от края моста.

Ручку от себя! Самолет, словно гигантский факел, падает.

Взрыв отбрасывает паровоз в реку, мост переламывается, вагоны, взрываясь, летят один за другим в воду…

Вспоминаю я и воздушные бои капитана Мудрова и его товарищей, с которыми мне посчастливилось встретиться в те дни.

…Описав круг, самолеты пошли на посадку. Летчики быстро выпрыгивали из кабин и вслед за своим командиром шагали к полуразрушенному домику, стоявшему на крайней черте аэродрома. Это летчики-истребители, ведомые гвардии капитаном Мудровым, вернулись с боевого полета. Здесь они докладывали о результатах очередного вылета.

Мудров третий год беспощадно громит врага в воздухе. Каждый новый бой, проведенный им, — пример умения и бесстрашия. Свыше 400 боевых вылетов совершил он, 23 вражеских самолета сбил лично и 8 в группе с другими.