Это страх другого рода. Страх, присущий ярости загнанного зверя. Страх, порождающий из себя жестокость и смелость отчаяния. Особый страх — неповторимый, не имеющий разума и предела. Страх смерти и одновременный страх несмываемого позора у бывалого зека… Зека, который прожил жизнь, денно и нощно, по крупинкам, завоёвывая и отстаивая собственное «я» в среде ему подобных волков…

Он затравленно озирается, пытаясь отыскать источник опасности.

— Эй, ты, тварь! Давай, выходи!!! Слышишь?! Ну, где ты там, давай! Ну?! Я порву тебя на куски, сука… — он намеренно «заводит» себя собственной «храбростью», словно напитывая клетки адреналином для решающего броска.

Выкрикивая оскорбления и угрозы, он начинает пятиться в пределы светового круга от костра, в котором начинает уже активно поджариваться его соратник. В его руке вспыхивает тусклым светом сталь плохого клинка… Скорее, даже не клинка. Это средних размеров мачете. С утяжелённым «колуном» и широкой гардой.

…Остро и сладко пахнет горелым телом. Тошнотворно и горько — палёным волосом.

…Не могу сказать, что восхищён подобным проявлением его «отваги», — не такое видывал. Но всё-таки в этом слизняке что-то ещё не совсем умерло от человека, от мужчины… Или это только кажется?

Пожалуй, я дам ему шанс… Нет, не жить. Хотя бы умереть максимально достойно.

— Не блажи. Я здесь… — выхожу из зарослей на середину поляны, где затравленным хорьком кружит, слегка отступая к центру, Ермай.

Из-за его спины.

Останавливаюсь от него в пяти шагах и вынимаю из «шлюза» в голенном креплении названного Брата.

Этот нож сделан одним моим знакомым арабом специально для меня и под меня. Это своего рода святыня, дар благодарной крови.

Благодарной за свершённую месть. Могу себе представить, сколько горечи, слёзного удовлетворения и сил вложил он в своё изделие, куя и закаливая его на рассвете того дня, когда я всё-таки пришёл к нему с известием, что убившие его семью более ни когда не возьмут в руки ничего, кроме собственных поминальных свечей…

…Не узкий и не короткий, он скорее похож на укороченный ятаган. С более прогонистым, чем кривым, лезвием… и «клюющим» вниз «орлиным» острием. Мой "фирменный знак"…

— Возьми, возьми, солдат… — Прокопчённый низкосортным углём, в котором не сделать и лома, передо мной из облака струящегося к потолку сладковато-терпкого дурмана возник наклонившийся ближе Кяфар, и протягивал мне истинное совершенство. Должен признаться, что я видел много самых разных образцов оружия, но в тот момент у меня впервые так перехватило дыхание. Я не мог, я не смел, я просто не решался дотронуться до этого творения изначального, невесомого, нематериального пламени, словно боясь осквернить текущие сквозь него энергии незамутнённой, воистину вселенской мощи…

И мастеру пришлось меня даже уговаривать.

Изящная, исполненная неповторимой красоты линий и изгибов, словно живая и разумная, передо мною светилась олицетворением тайного могущества сталь… Она словно свежий, благоухающий плодами и росою сад, источала восхитительные вибрации, подобные тем, которые можно ощутить лишь от трепета молодого, стыдливо и доверчиво зовущего, девственного женского тела…

…Никогда не мог понять, как в таких диких, кустарных условиях можно делать такие вещи.

За весь вечер Кяфар ни словом, ни жестом не выдал своего недавнего горя. Он устроил мне праздник, и был самым радушным и добрым хозяином, какого я только мог себе пожелать.

…Мы сидели с ним за хорошо накрытым столом, пили какой-то бодрящий отвар, я не преминул тяпнуть что-то вроде финикового самогона. Или он был из плодов инжира? Не помню.

Помню лишь, что меня долго, очень долго, томно и умело ублажали какие-то миниатюрные, слегка раскосые, смуглые женщины…

Заунывно, тихо и проникновенно звучал барабан. Помню, я пил что-то вроде кумыса, лёжа в прохладной ванне с благоухающей водой, а нежные руки женщин ласкали и массировали моё избитое и уставшее тело…

А потом… Потом мы много и неспешно курили гашиш… и просто грустно молчали. Каждый о своём, пока араб не нарушил этой вязкой и приятной тишины:

— Его зовут Гяур. Я сделал и назвал его именно для тебя, — в честь самого могучего и мстительного среди духов, — Духа Гор. Он даст тебе сил, не обернётся против тебя, и никогда не покинет твоей ладони. Как бы ни был силён твой враг, им он никогда не сможет завладеть. Пока ты спал, моя мать совершила над ним ритуал. И когда она вернулась, первым, что она произнесла, были такие слова: "Этот человек и эта часть души моего сына пойдут одной дорогой и… умрут вместе"… Ты прости, что говорю тебе такое…, у нас не принято говорить человеку о скорой смерти… — он поднял на меня извиняющийся взгляд.

Я усмехнулся: — Кяфар, я умираю каждый день. По всяким глупым и важным поводам, в зависимости от настроения и придури тех, кто отправляет меня на смерть. В самых разных местах и разными способами. И для меня это уже так же обыденно и привычно, как, скажем, для тебя по утрам умыться и разжечь горн. Это, как твоё для тебя, — моя работа. И для меня давно нет никакой разницы, когда и как это случится. — И рассмеялся уже от души, успокаивающе похлопывая его по предплечью.

Показалось ли мне, или он действительно успокоился немного?