«Полковничьи погоны» — то ли прилагательное показалось редактору некрасивым, то ли он потребовал развернуть описание, но в журнальном варианте погоны Снегового описываются как «серебряные погоны инженер-полковника». [48]

Сложное, вероятно, для понимания молодежи «Гомеостатическое Мироздание» из текста тщательно вымарывается, гомеостазис заменяется равновесием, мироздание — природой, суть его называется «законом Вечеровского».

Пессимистичный финал повести тоже, вероятно, вызвал неприятие в журнале, поэтому Авторам пришлось дописать монолог Вечеровского для придания доли оптимизма:

Мы привыкли, что Мироздание предельно неантропоморфно. Что нет ничего менее похожего на человека, чем Мироздание. И мы не привыкли, чтобы законы природы проявлялись таким странным образом. Природа умеет бить током, сжигать огнем, заваливать камнями, морить чумой. Мироздание проявляет себя полями и силами, полями сил. Мы не привыкли видеть среди орудий природы рыжих карликов и одурманенных красавиц. Когда появляются рыжие карлики, нам сразу начинает казаться, что действуют уже не силы природы, а некий Разум, социум, цивилизация. И мы уже готовы усомниться в том, что бог природы коварен, но не злонамерен. И нам уже кажется, что скрытые тайны природы — это сокровища в сейфах банка, оборудованного по последнему слову ворозащитной техники, а не глубоко зарытые тихие клады, как мы думали всегда. И все это только потому, что мы никогда прежде не слыхивали о полях, имеющих своим квантом рыжего карлика в похоронном костюме. А такие поля, оказывается, существуют. Это придется принять и понять. Может быть, в том и причина, что мы, какие мы есть… Мы все искали «достаточно безумную теорию». Мы ее получили… — Он вздохнул и посмотрел на меня. — То, что происходит с нами, похоже на трагедию. Но это ведь не только трагедия, это — открытие. Это возможность взглянуть на Мироздание с совершенно новой точки зрения. Постарайся, пожалуйста, понять это.

Есть в журнале и редакционная правка, которая временами похожа на опечатки (или на исправление их, сточки зрения правящего). К примеру, «лосося в собственном поту» — этакая авторская шутка — правят на «лосося в собственном соку» (так правильней!). Лежалая горбушка (именно горбушка хлеба, как выясняется из черновика), вероятно, из-за предшествующих в тексте лосося и ветчины воспринимается редактором опять-таки как авторское своеволие (нежно: горбушка) и правится на лежалую горбушу. Скорее всего, опечатку наборщика (ибо в черновике и чистовике — правильно: «прохладному») в фразе «…а ноги уже несли его по коридорчику, по ПРОХОДНОМУ, липнущему к пяткам линолеуму, в густой желтый жар…» редактор отнес к предыдущему слову («коридорчику») и не стал править.

Любимое Авторами слово «брюзгливо» во многих произведениях АБС воспринимается разными редакторами как опечатка и правится на «брезгливо», не избежало оно этого и здесь. Слово, сказанное неправильно Глуховым, — «междузвездный» исправляется на правильное: «межзвездный». А «деревенящий ужас» становится деревянным.

Несколько по-другому описывалось мимолетное прояснение мысли у следователя. Если в черновике этого не было вообще, а в окончательном варианте следователь выглядит испуганно-недоумевающим, то в журнале он более собран: «Простите… — проговорил он, озираясь с выражением какого-то мучительного недоумения на лице. — Дмитрий Алексеевич! Да что же это такое? Где я?.. — Он взглянул на рюмки, глаза его расширились. — Послушайте, что вы здесь?..»

О вариантах киносценария БН рассказывает так: «Первый вариант целиком написан Петром Кадочниковым — для срочного представления текста в Ленфильм: сроки поджимали, БН лежал в инфаркте, а АН был занят еще какими-то делами. Впоследствии вариант этот был существенно переделан (уже выздоровевшим) БНом в одиночку».

Первый вариант сценария еще основательно отличается от окончательного, опубликованного. В нем еще присутствует большое количество фантастических (невероятных) эпизодов, которые, будь фильм снят по этому сценарию, были бы достаточно зрелищны. В связи с большими отличиями от окончательного этот вариант сценария приводится ниже полностью.

Беспощадно ослепительное солнце расплавило блеклую поверхность унылого мелкого моря. Вода сомлела. Вялые прозрачные волны бесшумно наплывали на светлый песчаный берег. Никакого прибоя. Никакого шума. Только иногда гудел одуревший от жары густой и влажный воздух. Он гнетуще висел тяжким киселем над бледно-желтыми сейсмостойкими домами, раскиданными островами низкорослых микрорайонов среди пологих голых скал-сопок… Прямые улицы с размягченным асфальтом жирной сеткой прорезали кварталы и переходили в пустынные обрубки дорог, соединяющих районы города между собой… Высохший, выгоревший шифер крыш… Хрупкие пористые куски шифера, расколотые ногами телевизионных антенн… Временами шифер потрескивал, пытаясь, как губка, впитать в себя влагу из воздуха, но она сразу же испарялась, стоило ей коснуться его раскаленной поверхности. Внизу все тоже было раскалено. Редкие колючие деревья с коричневыми листьями торчали в растрескавшейся почве, как вызов всему мягкому, слабому, сочно-податливому.

На панель выбежал еж — большой, ушастый. Злобно поджался и кинулся куда-то, оставляя на асфальте дорожку вдавленных птичьих следов…

Безлюдье, тишь. Лишь тихо выли торчащие из окон мелкоребристые ящики кондиционеров, испускающие из себя тонкие струйки водяного конденсата… Одним словом — жара…

…В конце концов, не так уж важно, что произошло: может быть, кто-то выпалил из дробовика или даже из пистолета, а может быть, это был просто резкий выхлоп автомобиля, у которого из-за жары перелило карбюратор, но тем не менее сидевший в одних трусах за письменным столом Малянов оторвал взгляд от вороха исписанных листков и уставился в распахнутое настежь окно… Резкий звук повторился. Малянов недовольно засопел, отшвырнул в сторону изгрызенный карандаш и начал нервно заталкивать свою громадную босую ступню в дрянной разъехавшийся тапок. Стрельнуло в третий раз. Малянов с резвостью, никак не соответствующей его далеко не стройной фигуре, выскочил из-за стола и, с силой громыхнув шпингалетами, захлопнул обе рамы. Потом рванул тяжелые желтые шторы и наглухо их задернул. Сразу стало темно. Подсмыкнув трусы, Малянов прошлепал Г-образным коридорчиком на кухню, отдернул занавески и отворил балконную дверь…

Раскаленные солнечные лучи остервенело ударили в грязно-серый пластик стандартной кухонной мебели, навылет пробили кривую раковину с горой грязной посуды, впились в размягченный щербатый линолеум пола, и горячие злобные зайчики задрожали на несвежей штукатурке стен…

Черной тенью вылез откуда-то совершенно одуревший от жары кот Калям, глянул на Малянова и проследовал под плиту к своей тарелке. Ничего, кроме сохлых рыбьих костей, в этой тарелке не было.

— Жрать хочешь… — сказал Малянов с неудовольствием, опускаясь на корточки перед холодильником. Отдуваясь, Малянов выволок из холодильника мятую алюминиевую кастрюлю. По всей видимости, кастрюля оказалась пуста, потому что, заглянув в нее, Малянов тотчас же засунул ее на место и заглянул в морозильник — там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце… Малянов простер волосатую пятерню в морозильник и извлек заветный кусочек. Калям замурлыкал и стал тереться усами о голое маляновское колено в том смысле, что да, неплохо бы наконец…