Шрифт:
Прошло еще несколько дней… Ольге плохо. Она в постели. Рядом – бабушка Марья Васильевна. Тут же – вызванный врач.
– У вас раньше когда-нибудь случались такие сильные кровотечения? – спрашивает врач.
– Нет.
Врач и Марья Васильевна удаляются за дверь. Вскоре входят. Врач сообщает с некоторым недоверием:
– Похоже, это – беременность. Произошло отторжение плода.
Ольга молчит.
– Если Вас интересуют причины, то придется подождать, что покажут анализы.
Ольга отворачивается. Врач выходит.
К вечеру следующего дня вызвали спецтакси.
Льет как из ведра. Таксист держит зонт. Марья Васильевна и Вадим помогают Ольге погрузиться в машину.
– Ты мне чего-нибудь скажешь? – спрашивает Ольга.
– Лариса тебе позвонит. Она обещала.
По лобовому стеклу бегут ручейки. Лица Ольги не видно, только контур. Такси уезжает. Нелепо все и грустно.
…Уже начало сентября, по-летнему тепло, но по ночам уже бывают туманы. С балкона Марья Васильевна швыряет гнилые помидоры в мерзкую предводительницу банды вымогателей – Нину Марковну.
– На! На, гадина, сто рублей! Получи компенсацию!
Марковна повернувшись задницей, хлопает:
– А видела! Видела!
Ворчат голоса:
– «Утро инвалидов»! Картина маслом…
Один голос совсем нервный:
– Господи, дайте им кто-нибудь сто рублей!
Какой-то мальчик, перепуганный со сна, выскакивает на балкон.
– У меня нету, Семик украл…
Тем не менее из окна повыше ползет веревка с банкой, в ней – купюра. Геннадий подхватывает банку. Алкоголики удаляются нестройными рядами.
Коля горланит как всегда:
– Девочкой своею ты меня назови… Олюлик, вон теперь какой у меня бумер!
…К подъезду подруливает машина Ларисы. Спустя полчаса Лариса помогает подруге перебраться из коляски на переднее сиденье. Едут на Остров в Измайлово.
На Острове обе расчувствовались после очередных разборок, всхлипывают. Ольга – в коляске за мольбертом, Лариса сидит на траве.
– Давай будем считать, что это была такая игра странная… – говорит Лариса. – В любовь…
– Ага… Поторопились мы наверно… Вот тут не добавить желтого, как ты считаешь?
– Желтого? Ну чуть-чуть…
– В конце концов, ты же не бросила меня… Вот привезла опять к разбитому корыту. Спасибо. Я допустила кучу чудовищных ошибок. Но теперь я вижу их все. Ты тоже меня прости…
– Еще желтого… Чтобы чуть в зелень уходило… Нет, ты не видишь. Не видишь новых ошибок наверно.
– А ты видишь?
– Нет.
Она показывает пальцем на собор.
– Мы не видим, а там все видят. И ни о чем нас не предупреждают.
Она плачет навзрыд.
– Дура, попутала мужика с ребенком?
Она трясет инвалидицу за грудки:
– Как ребеночка жалко! Жалко! Грех-то какой, а!
Помолчав, со злостью и насмешливо произносит:
– Что ты все храмы-то рисуешь, дура безногая! Неужели нечего больше рисовать?
– А что? Это же красиво.
Лариса долго смотрит на нее, пытаясь что-то понять…
…Нет, Лариса не возвращается. Она что, действительно, ничья? И не страшно ей? А вот Вадиму страшно.
Под утро он опять пилит в тихий Афанасьевский переулок…
…Ударом ноги Вадим отшвыривает то одну инвалидную коляску, то другую. По полу ползают два избитых обрубка: Стас и еще какой-то хмырь постарше. Они изрядно пьяные. Стас весь в крови, его бережно вытирает Лариса. Она полуодетая, тоже избита.
Стас бормочет:
– Крепкий ты мужик, чего уж говорить… Крепкий ты, сучара…
Он вырывается из рук Ларисы, пытается зацепить руками Вадима. Вадим отстраняется, слегка отпихнув Стаса ногой, рассматривает свои избитые в кровь руки. Потом выходит, бросив Ларисе:
– Тварь! Больше нет слов! Тварь!
– Иди уж, ладно…
Она смочила платочек, прикладывает к «боевым» ранениям Стаса.
Вадим, возвратившись, хватается за голову:
– Ну и чмо я! Последнее чмо!
Замахивается ногой на Стаса, но раздумал наносить удар.
…Прошел год. Середина теплого осеннего дня в Ольгином дворе. Из раскрытого окна несется песня Пугачевой.
Жизнь невозможно повернуть назадИ время ни на миг не остановишь.Пусть неоглядна ночьИ одинок мой день —Еще идут старинные часы.