Шрифт:
— Ты нас выдал.
— …наверняка шлепнули… Я ведь не такое дерьмо, как вы. Если бы не вы, я бы скрылся.
— Вот я бы так действительно смотался, если бы не ты и не Малыш. И меня бы не тронули, потому что я никого не убивал.
— Никого? Паскуда! А тот крестьянин, фиделист, с колючей проволокой? Ведь это ты всадил ему пулю в живот!
— Это из жалости, чтобы он не мучился. Вы его подвесили с колючей проволокой на шее и стали вспарывать ему живот. Я и прикончил его, чтобы не мучился. Так что он не за мной числится.
— Но ведь ты держал его за ноги, скотина.
— Вот ты — скотина, ты многих угробил. Поэтому ты меня и обливаешь грязью. Считай, что и я твоя жертва. Ты же первый набросился на ту крестьянку, ты…
— Нас было трое, ты не…
— …придумал привести отца, чтобы он посмотрел, как вы ее насилуете…
— …захотел, потому что было поздно, но ты тоже ее насиловал — мысленно, глядя, как…
— …из—за тебя тот старик и рехнулся, ведь ты же…
— …мы с Малышом баловались с этой бабенкой…
— …потом убил, всадив в нее нож, чтобы она ничего не рассказала…
— …а ты насиловал ее глазами…
— Ты же подонок, мать твою…
— Не тронь мою мать! — заорал Петух, подаваясь всем телом вперед.
— Тебя не мать родила, не мать, не…
Глаза у Петуха выкатились, он взревел и бросился, оскалив зубы, на Лоло. Губы у него вспухли и вытянулись вперед, в свете луны блеснули клыки. Он лязгнул зубами и вонзил их в ухо Лоло. Потом замотал головой из стороны в сторону под душераздирающие вопли Лоло. Затем отвалился от него, унося во рту кровавую массу.
Лоло наклонил голову к плечу, которое сразу покрылось черной липкой кровью. Он вскочил и, стоная, забегал по каморке.
— Тебя не мать родила…
— Убью!
— Ты убил Малыша в спину, ты убил ту крестьянку, тебя не мать родила…
— Заткнись! Убью!
— Ты изнасиловал ее прямо на глазах у отца, и старик сошел с ума, тебя не мать родила…
— Заткнись!
От удара ногой настежь распахнулась дверь. На пороге появился часовой с винтовкой в руках. Его трясло.
— Замолчите или вам не дожить до утра! Замолчите, зверье! Замолчите!..
Он выстрелил, не переставая кричать. Пуля выбила щепки из стены. Лоло и Петух прижались друг к другу. Часовой наставил на них винтовку.
— Возьми себя в руки, черт побери! — воскликнул, появляясь на пороге, другой часовой и попытался удержать его.
— Оставь меня! — отвечал первый, весь дрожа. — Оставь меня!
— Подождем до утра. Зачем тебе неприятности из—за этого дерьма?
— Оставь меня!
— Пошли, пошли отсюда, — тащил его к двери второй часовой.
— Скоты! — крикнул первый уже на пороге. Он не мог остановить дрожь, сотрясавшую все его тело. Он плакал.
Солнце безжалостно посылало свои лучи с глубокого и чистого, без единого облачка, неба. Одни бойцы чистили оружие, другие отдыхали.
— Тяжело было, Карменати?
— Да нет… Все произошло так быстро.
— Что и говорить, ты показал себя молодцом — и в патруле, и во взводе.
— Это все благодаря вам.
— Ну как дела, друзья?
— Хороню, Мартинес, — ответил Карменати вошедшему.
— Ну, как его боевое крещение, а, Эразмо?
— Он был в нашем взводе.
— Прекрасно, — сказал Мартинес. — Кстати, когда будут разбирать твое дело?
— Сегодня, после обеда.
— Я уверен, что все обойдется.
Эразмо ничего не ответил. Он взглянул на небо и прищурился от яркого солнца.
— Что с тобой, Карменати? — спросил Мартинес. — Заболел?
— Я? — удивился тот. — Нет, почему…
— Глаза у тебя красные.
— А… просто я ночью не спал, стоял в карауле…
Даниэл Линкольн Ибаньес
Борьба продолжается начало
В одном из кабинетов отделения ЦРУ в Майами часы, вмонтированные в стену, показывали шесть вечера. Майк, руководитель операции, которая должна была начаться через пятнадцать минут, нажал на кнопку селектора и без малейшего акцента произнес по—испански:
— Войдите!
На пороге показался крепко сложенный, бронзовый от загара, высокий мужчина. На нем был элегантный темный костюм. Сдвинутая на лоб и немного набок шляпа и темные очки скрывали его лицо.
— Садитесь, Роберто, — сказал вошедшему Майк.