— По-моему, они знают, Хелен. Нам надо придумать, что сказать.

— Ты женишься на Фин?

— Хелен, мы говорим о нашем будущем заключении.

— Моем.

— Окно — явный сговор с тобой. Ау?

— Ты расскажешь им почему, если придется, — возразила я. — У тебя все будет хорошо.

— Нет.

— Но это разумно. Ведь ее убила я. Ты вломился, только чтобы проверить, в порядке ли я.

— Меня спрашивали о твоем психическом состоянии, — произнес он, рассеянно глядя на сигарету, как будто кто-то другой поместил ее в его руку.

— И что ты сказал?

— Что ты чертовски в своем уме.

Он подошел поближе и обнял меня одной рукой. Притянул к себе, и я уютно прижалась к его боку, плечо поместилось в точности в его подмышку, как всегда помещалось.

— Ты такая…

— Какая?

— Невероятная. И всегда была.

Перед нами, между двумя неиспользуемыми грилями, стояло маленькое деревце, которое недавно посадила городская община. Я вспомнила, как читала о спорах — украшать город деревьями или выделить больше денег школам. Проволочная опора окружала ствол, и я задумалась, вспомнят ли, что ее нужно обрезать, прежде чем дерево медленно задохнется.

— Бедняжка, — произнес Джейк.

— Я или дерево?

— Вообще-то, твой отец. Ты думала, что выходишь за него, когда выходила за меня?

— Мне нужно было твое внимание.

— Ты его получила.

— Ненадолго.

— Такая у меня работа. Ты тут ни при чем.

Он склонил голову, и наши губы встретились. Мы целовались так, что я, пусть и ненадолго, покинула пределы мира, в котором дисциплина и самообладание, выдержка и решимость вели меня сквозь недели и годы. После он долго смотрел на меня.

— Мне придется рассказать им, что я знаю.

— Думаю, ты должен, — согласилась я.

— А как же девочки?

— Я расскажу Саре. И Эмили.

— Эмили не поймет, ты же знаешь.

— Как ты думаешь, имеет какое-то значение, что она была такой старой?

— Для Эмили?

— Для полиции.

— Какого-то специального послабления нет, насколько я знаю. Уверен, все зависит от того, как адвокат повернет дело.

— Я даже не знаю ни одного адвоката.

— Давай постараемся не думать об этом, хорошо?

— Не надо было мне бросать лечение.

— А почему ты бросила?

— У него на полках полно было книг И. Б. Зингера, [43] а статуэтки на столах, отлитые по восковым моделям, напоминали о холокосте. Множество обезображенных тел замученных людей, обернутых колючей проволокой и водруженных на жердочки. Я говорила о своей матери, но поднимала взгляд и видела торс без ног и без рук, который тянулся ко мне.

Джейк засмеялся. Мы подошли к деревцу и сели на чахлую траву, окружавшую его. Джейк прикурил еще одну сигарету.

— К тому же он любил каламбуры. Я рассказывала ему о папином городе, о том, как его затопили, а он лишь смотрел на меня, выпучивал глаза, точно кошка с мышью, и говорил: «Бульк!»

— Бульк? — переспросил Джейк.

— Именно. И что я должна была делать? Он стоил мне тысячи долларов, а толку ноль, разве что внушил отвращение к Филипу Роту. [44]

— Есть и другие врачи.

Я начала выдергивать из-под себя траву, что когда-то строго-настрого запретила Саре.

— Я как-то ходил к одному, — сообщил Джейк. — Лови намек: она носит чулки, как у Пеппи Длинныйчулок.

— Фрэнсес Райан? Ты ходил к Фрэнсес Райан? — я неверяще уставилась на него.

— Она помогла мне, когда ты ушла.

Фрэнсес Райан была аспиранткой в Мэдисонском университете, когда мы учились в нем. Все знали ее по фирменным чулкам.

— Она до сих пор носит их?

— Прошло лет десять, не меньше, с тех пор, как я ее видел. Не думаю, что такие чулки эффективны после сорока.

— Сомневаюсь, что они вообще эффективны.

— Уж больше, чем замученные торсы, — ответил Джейк, передавая мне сигарету.

За вычетом убийств и соблазнений, я в последнее время столь ограничила свои пороки, что «поплыла» с первой же затяжки. Я работала у психотерапевта над своими проблемами с самоконтролем, пока как-то в выходные не зашла в бакалею и не принялась колошматить дыни. Канталупа, которую я держала в руках, казалась мне собственной головой. Психотерапевт рылся во мне, превращая мозг в настоящую кашу.