Она была уже в том возрасте, который не интересовал Афанасьева, к тому же рядом находился муж — участковый милиционер, и всё-таки не это делало его совершенно беспомощным перед Надеждой Васильевной. В её присутствии он ощущал какой-то непривычный ступор. Рой отшлифованных фраз, комплиментов и просто привлекающих внимание замечаний словно вяз в голове, а парализованный язык таился во рту, как зверёк. Эта женщина подавляла его весело-бесшабашный характер, и он как бы опасался сказать в её присутствии глупость, поскольку все заготовленные для женщин слова — даже для самых умных женщин! — автоматически становились глупостью.

Вокруг Надежды Васильевны существовало некое защитное поле, пробиться сквозь которое было не так-то просто.

После жалобы строптивой сестрички она пришла в палату — Иван Сергеевич лежал в отдельном боксе под замком, якобы из соображений его безопасности, — и встала над ним, как богиня правосудия. Он приготовился выслушать приговор или, в лучшем случае, морализаторскую речь, однако Надежда Васильевна коснулась его лба холодными пальцами и спросила:

— Повышенная сексуальность — это тоже от воздействия инъекций? Как ты считаешь?

— Нет, — смущённо признался Иван Сергеевич. — Это у меня от природы.

— В таком случае, почему у тебя нет детей? Говори мне всё, я врач.

— Моя жена не могла их иметь.

— А другие женщины? У тебя их было много… Ты помнишь, сколько?

Он попытался сосчитать, припоминая не имена, а города, в которых бывал, работал и обзаводился любовницами, вспоминал стремительные, порой одноразовые встречи. Всё-таки служба разъездная, связана с постоянными командировками… Сбивался, принимался вновь, мысленно загибая пальцы — на руках единицы, на ногах — десятки.

Ни пальцев, ни памяти не хватало…

— Хорошо, не мучайся, — оборвала путешествие в прошлое Надежда Васильевна. — Кто из них остался в твоём сердце? Так, чтобы вспомнить, не напрягаясь? Наверное, это последняя женщина?

— Нет! — оживился он. — Последней была гейша… девушки Тойё… Но я помню другую! Потерянную…

— Её звали Августа?

Иван Сергеевич, опутанный трубками и проводами, сел на кровати.

— Она осталась по ту сторону… катастрофы.

— Хотел бы ты вернуть её?

Он вскинул голову, повинуясь внутреннему толчку радости, и тут же отвернулся.

— Нет, не хочу…

— Почему? Тебе больше нравится завлекать молоденьких сестричек?

— Потому что я… Я теперь другой человек! Возможно, даже не человек. Из меня сделали компьютер, вторглись в сознание.

— Тебя удерживает только это?

— Августа вселила надежду на… счастье. Разве я могу быть счастливым человеком, если меня преследует страх? А счастье подразумевает полное бесстрашие перед жизнью!

Надежда Васильевна отсоединила от него датчики, вынула из вены иглу капельницы.

— Пожалуй, ты прав. И нет смысла переливать кровь.

Смерть в ту ночь была ближе и реальней, чем в вертолёте, падающем на землю. На сей раз она посверкивала скальпелем, случайно забытым в блоке, и напоминала свечение реактивной струи неумолимого и желанного снаряда. Иван Сергеевич лёг в постель, засучил рукав и примерился к венам.

Он управлял своей волей до самого последнего момента. Но когда оставалось сделать короткий взмах, волна внезапного страха окатила его, пронизав мышцы ватным бессилием.

И тут препарат делал своё дело, лишая его возможности распорядиться собственной жизнью. Искусный чародей Тойё предусмотрел всё. Иван Сергеевич лежал скрючившись, словно побитый пёс, и только не скулил, кусая губы. Рано утром в палату вошла строптивая сестричка, и он прикинулся спящим, не желая показывать свою слабость. Сквозь ресницы он видел, как её рука подняла с пола обронённый скальпель и бездумно положила на подоконник. И тут возникла мысль, что сестра умышленно оставила инструмент, чтобы спровоцировать его на самоубийство, но в следующий миг отлетели все подозрения: она сняла белый халат, оказавшись совершенно обнажённой, сдёрнула с головы шапочку и рассыпала длинные волосы.

В другой раз этого было бы достаточно, чтобы мгновенно потерять голову и выпустить на волю свой страстный дух. Сейчас же он лежал и созерцал сквозь радугу ресниц её светящееся тело. Сестричка склонилась над ним, огладила волосы, двухнедельную щетину на подбородке, провела тонкими ноготками по горлу, затем по груди — он лежал холодный и тяжёлый, как речной валун. Разве что открыл глаза и смотрел в её лицо. Её пальцы коснулись живота, горячими струйками скользнули ниже — он оставался спокойным, внутренне поражаясь своему состоянию.