–  Ну, как же так можно?
– говорил он, переминаясь перед Виноградовым с ноги на ногу.
– Я вам докладывал, что отряд стоит прямо в лоб против белых и на левом фланге белые части. Тут пара пустяков прицепиться к проводу, да и шпионов кругом что комаров на болоте. В деревнях всякий народ толкается. Обстановка не проверена. Буду я говорить, сколько у нас людей, а они перехватят! Выдам я отряд белогадам! Как же я могу при таких обстоятельствах действовать? Вот и получилось, что я не назвал количества людей!

–  Ладно, - сказал Виноградов, внимательно оглядывая коротенького Лисенко.
– Правильно сделал, что не назвал!

Это неожиданное окончание утренней перепалки не слишком удивило Ситникова. Он привык к резким углам виноградовского характера, видел, в каком постоянном перенапряжении живет он, понимал отсутствие у него военных навыков, охотно прощал его вспышки и был рад сегодняшнему благодушному настроению Виноградова. Он и сам был в отличном расположении духа: приказ об откомандировании в часть был наконец Виноградовым подписан.

Штаб надоел Ситникову. Он не мог сидеть долго на одном месте, а писал так небрежно и с таким обилием клякс, что у машинистки голова начинала болеть, когда она перепечатывала написанные им бумаги.

–  Как вам не стыдно!
– говорила она, размахивая перед глазами Ситникова его неряшливым рукоделием.
– Неужели вы не можете писать разборчивей и без клякс?

–  Не могу!
– вздыхал Ситников.
– Не умудрил господь, ни черта не получается.

–  Не получается!
– шипела машинистка.
– Знаю я, почему не получается. Это вы мне назло делаете!

–  Чепуху несете!

–  То есть как это чепуху?

–  Ну так, обыкновенно, как чепуху носят!

–  Не носят, а несут.

–  Ну, несут. Оговорился.

–  И не «ну, несут», а просто «несут». Вы разучились говорить по-человечески.

–  Есть тут когда разбираться!
– отмахнулся Ситников.
– Всё это придирки одни!

–  Ничего не придирки. Вы окончили гимназий и обязаны говорить и писать как следует.

–  Во-первых, я не окончил гимназию.

–  Как не окончили?

–  Так! Выгнали из седьмого класса!

–  По вашим каракулям можно подумать, что из второго.

–  Но, но, из второго… - обижался Ситников.
– У меня, если хотите знать, по всем предметам пятерки были - и по алгебре, и по тригонометрии, и по физике.

–  И по чистописанию?

Ситников оставлял перечисление и растерянно признавался:

–  По чистописанию как раз двойка.

Машинистка поворачивалась к нему спиной и уходила. Ситников смотрел ей вслед, качая головой. Эта рыжеволосая, дерзкая девушка одновременно и отталкивала и притягивала его.

Ревностно исполняя штабные обязанности, она успевала между делом обойти за день весь пароход, где-то что-то прибрать, кому-то зашить гимнастерку, написать письмо, кого-то свирепо разбранить, с кем-то повздыхать о домашних неурядицах. Каждый, кто приходил в штаб, обязательно здоровался с нею особо и, случалось, приносил маленькие подарки: катушку ниток, зеркальце, тетрадку, деревенскую шанежку. Все её любили, но знали о ней самой, в сущности, очень мало. Говорили, что она дочь профессора-кадета, с отцом поссорилась и ушла из дому; что после учительствовала в деревне, а в дни саботажа, когда буржуазия пыталась расшатать налаживаемый большевиками общественный и государственный аппарат, она пришла к большевикам на работу и стала машинисткой. Где её нашел Виноградов - этого Ситников не знал и расспрашивать стеснялся. Всё в ней поражало Ситникова: и яркие волосы, и нежно-розовый румянец, и тонкие жилки на матово-белых висках, и большой насмешливый рот, и удивительная подвижность, и способность работать по тридцать часов кряду, не теряя при этом ни румянца, ни оживленности.

Характер у неё, однако, был не очень-то покладистый, и Ситников ссорился с нею по десяти раз на день. Эти постоянные перебранки не могли, однако, потушить возникшей между ними дружбы. Едва затихала очередная стычка, и спорщики, красные от гнева, разбегались по углам, как тотчас же они начинали жалеть о том, что поссорились, и снова сходились, чтобы снова разбежаться.

Нынче, однако, оба притихли и за весь день не поругались ни разу. Тише обычного был и Виноградов. Сказывалось ли переутомление, или предстоящий отъезд настроил его так, но к вечеру он стал задумчив и рассеян и, кончив сводку, сел за письмо к жене, в Котлас. Было уже поздно, и на первой же странице его сморил сон. Он прилег, как был, в пальто на продранный кожаный диван и тотчас заснул.

Ситников вытолкал всех из штабной каюты, а через полчаса, заскучав от бездеятельности, и сам вышел наружу. Ночь была хмурая, беззвездная. Он облокотился на перила борта и заглянул вниз. Под ним тяжелым пластом лежала темная вода. За спиной послышались легкие шаги. Он узнал их. Она тихо остановилась рядом с ним.

–  Значит, совсем уходите из штаба?

–  Совсем.

–  И вам не жаль… - она запнулась, - и вам не жаль товарищей оставлять?… Почему вы не отвечаете?