— Только и всего, — повторила она, горько усмехнувшись, но уже перестав плакать.

Она отстранилась от меня, выпрямилась, поправила одежду и прическу, носовым платком аккуратно вытерла мокрые, красные глаза.

— Все, я уже успокоилась, — сказала она измученным голосом. — Спасибо тебе. Я понимаю, что ты все это время обманывал меня только из лучших побуждений.

Она, чуть качнувшись, поднялась со старенького протертого дивана.

— Пойдем, а то Альфред начинает сильно беспокоиться.

Я вел равнодушную и покорную Маргариту по притихшему и пустому коридору. Только у подоконника я увидел одиноко стоявших Эдика и Майку. Девушка что-то горячо и убежденно говорила и ее глаза были влажными, Эдик, напротив, был сух и сдержан. Я не стал вмешиваться в их разговор, понимая, что все кругом идет наперекосяк, и никак это уже не исправишь.

Между этажами нас догнал домовой Афиноген и доложил, что все готово и я повел теперь уже совершенно аморфную Маргариту в отведенное для нее помещение.

— Поверь мне, так надо, — объяснил я, стараясь глядеть на нее как можно честнее. Мне было стыдно.

— Хорошо, Саша, — кивнула она покорно. — Раз надо, что ж, пойдем…

И мы пошли. Словно под конвоем. Сердце мое ныло и разрывалось на части. Я шел и молча ругал себя, Романа, дурака Корнеева, а больше всех — почему-то Выбегалло, а значит опять себя, так как мы неожиданно оказались связаны с ним одной нитью.

Домовые постарались на славу и боевой мини-полигон сейчас походил на номер средней гостиницы. Но она не обратила на это внимания, молча села на аккуратно заправленную кровать и замерла, неподвижно глядя в одну точку. И я понял, что не смогу сейчас оставить ее одну.

Я сел на единственную табуретку и просто молчал, не собираясь ничего говорить. Во-первых, я не знал, что еще можно сказать, чтобы ей действительно стало легче, а во-вторых, мне казалось, что лучше ее сейчас не тревожить.

Я твердо решил не отходить от нее ни на шаг, до тех пор, пока все это не образумится, будь это хоть день, хоть месяц, хоть несколько лет. Но тут снова прибежал Афиноген и через смотровое окно, отчаянно жестикулируя, вызвал меня в коридор. Заинтригованный его поведением и заранее предчувствуя недоброе, я вышел, и тут он мне такое рассказал, от чего я не сразу пришел в себя и не заметил, как очутился на пятом этаже.

В просторном холе собрался, фактически, весь институт. Но середина была пуста. Там, напротив друг друга стояли Жиан Жиакомо и Кристобаль Хунта. Оба были насупившиеся, сверкали глазами и поигрывали желваками.

— Опять из-за нее, — шепнула мне на ухо насмерть перепуганная Стеллочка. — Словно с ума все посходили.

— Но ведь ее здесь не было?! — тихо удивился я.

— И тем не менее… — многозначительно подтвердила она.

Вперед выступил Киврин.

— Господа, — сказал он волнуясь, и я понял, что дело очень и очень серьезное. — Нельзя же так, господа. Помиритесь.

— Я и не ссорился, — проговорил Жиан. — Но пусть он возмет свои слова обратно.

— Я не сказал ничего такого, — процедил сквозь зубы Хунта. — За что бы я ни отвечал. Господа, не будем зря терять время. Дело решенное — кончим на этом. Давайте начинать. Кто будет секундантом?

— Так не пойдет, — заикаясь проговорил Киврин. — Я возражаю. — И он попытался встать между ними, но уперся в силовое поле.

— Ну что ж, — презрительно пожал плечами Хунта. — Предлагаю обойтись без секундантов.

— Нет возражений, — ответил непреклонный Жиан.

— У тебя в лаборантской капает из крана. Предлагаю начать на пятой капле от текущей.

— Не возражаю, — снова ответил Жиан, и народ непроизвольно притих и вжался в стенки.

Возникшая мертвая пауза, казалось, растянулась на часы. Никто не дышал. Все замерли. Слышно было тиканье наручных часов и учащенное биение сердец рядом стоявших людей. И тут вдруг такое началось!.. Дуэль магов, это что-то непередаваемое. Хорошо еще, что они, заботясь об окружающих, накрылись непроницаемым силовым полем. Заклинания сменялись контрзаклинаниями, в середине зала то и дело что-то ярко вспыхивало, пламя заполняло все пространство, не выходя за отведенные границы, что-то там мелькало в дыму и огне, свертывались пространства, создавались и рушились миры… Ничего подобного я в своей жизни не видел. А самое ужасное — что все это творили свои же, родные и близкие люди.

Через полчаса все было кончено. Пламя погасло, дым рассеялся и, разорвав словно старую паутину защитный экран, к нам вышел Кристобаль Хунта — лицо в саже, костюм опален и порван. Безумными глазами он оглядел всех нас, сказал что-то по — испански и быстро ушел к себе. Мы бросились к одинокой бесформенной куче, беспомощно и страшно лежащей посередине, обступив ее тесным плотным кольцом.

— Ну что там? — шептал кто-то взволнованно и трагически. — Что?

Я был самым последним, ничего не видел из-за многочисленных спин, и сердце мое билось с огромной силой.