Шрифт:
Тот улыбнулся:
– Ты женат-то, а не я...
Тарасов улыбчиво повернулся к новобрачным:
– Объявляю вас мужем и женой! Документ вот, а в книжках красноармейских мы дома штампы поставим. Как прорвемся... Договорились?
– Так точно, товарищ подполковник!
– а голоса-то у Наташи с Митей дрожали...
– Шагайте по подразделениям. Трехдневный отпуск получите за линией фронта.
– Николай Ефимович...
– укоризненно протянул Мачихин.
– Ну, нельзя же так...
– Не понял, товарищ комиссар?
– развернулся Тарасов к Мачихину.
Вместо ответа тот махнул рукой адъютанту. Тот протянул комбригу вещмешок.
Тарасов засмеялся от неожиданности:
– Вот я старый пень. Забыл совсем.... Держите подарки, ребята!
Кузнечик смущенно взял из рук командира бригады худой мешок.
– Удачи вам. И детишек нарожайте после войны! Лады? Пойдем, комиссар!
Скрипя мокрым мартовским снегом командир и комиссар бригады удалились в подлесник.
– Комиссар, собери-ка политработников. Пусть объявят по бригаде, что свадьбу играем сегодня.
– Понял тебя, командир, сделаем...
**
А Танька, по не истребимому своему женскому любопытству сунула нос в вещмешок.
– Лешка! Живем!
В мешке оказалась буханка хлеба, банка каких-то консервов и фляжка с чем-то булькающим...
Свадебный подарок - это самое дорогое, что есть у тебя сегодня.
Это была последняя буханка хлеба, последний спирт и последняя трофейная тушенка...
Если, конечно, не считать госпитальные запасы. Их, как говорят в Одессе еще есть. Еще...
Тарасов надеялся, что завтра это 'ЕЩЕ' считать не будет.
А Митя-Кузнечик и Наташа Довгаль надеялись, что завтра не наступит никогда...
– Увидимся послезавтра?
– сказала она ему.
– Конечно, - ответил он.
– Хлеб раненым...
– Да, мой хороший...
И они стали целовать друг друга. Первый раз на виду у всех.
Вещмешок упал на грязный снег...
– Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, - похлопал Олешкоа по плечу сержант Заборских.
Тот оглянулся:
– Отстань, сержант! Не видишь? Мы женимся!
– Вижу...
– хмыкнул Заборских.
– У нас вам подарок есть. Пойдемте, а?
Подарком оказалась землянка.
Самая настоящая.
Пока лейтенант с Таней ходили к комбригу бойцы, оказывается, вырыли на крохотном пригорочке узкую яму. На самое дно - глинистое и мокрое - набросали полушубков, собранных с убитых в последнем бою. Завалили их сосновым, духовитым лапником. Он мягче елового и не такой колючий. Сверху жердями устроили тонкий настил. Укрыли его длиннополыми немецкими шинелями. Соблюли маскировку - забросав их прошлогодней мокрой листвой. Правда, лаз получился узкий. По одному только пробраться можно.
– Извините, товарищ лейтенант, но самое высокое место тут, чтоб не мокро было ночевать, - как обычно хмуро, без тени улыбки сказал сержант.
Таня почему-то резко отвернулась...
Лейтенант закусил губу. Потом, чуть поколебавшись, протянул вещмешок сержанту:
– Раздели фляжку по взводу. Хлеб и тушенку в госпиталь передай.
Сержант удивленно посмотрел на лейтенанта:
– Откуда?
– Оттуда!
– сглотнул слюну лейтенант.
– Дурак ты, лейтенант!
– Заборских резко развернулся и почавкал по апрельской жиже к взводу.
Кузнечик так и остался стоять с вытянутой рукой.
Он попытался что-то сказать, но не успел. Таня обняла его сзади:
– Вот и наш первый дом, да?
– Что?
– Хорошие у тебя ребята... Пойдем домой! Не послезавтра, сейчас. Пойдем?
Леша повернулся к ней. Прижался, уткнувшись в теплые, пахнущие молоком и хлебом волосы...
– Пойдем, хорошая моя!
И засмеялся:
– Три дня увольнительных положено! Свадьба же!
Она улыбнулась, вязла его за руку и молча повела в земляночку. Первой забралась она, скрываясь от любопытных, завидующих по-доброму, и - почему-то - грустных солдатских взглядов.
Олешко все же заметил, что взвод его, давно уже ставший по численности отделением, скрылся за деревьями. И, просунув в лаз мешок с продуктами, полез внутрь.
Укрылись они его полушубком. На ноги бросили ее шинельку. Простынью стал чей-то изорванный маскхалат.
А демянские леса укутывала черным снегом ночь. И где-то ангелы взлетали на боевое задание...
– А я помню тебя...
– шепнула она ему, когда они перестав ворочаться, улеглись лицами друг к другу.
– Увидела и сразу-сразу влюбилась.