– Что хотели?
– сердито спросил Тарасов.
– Языка, что ли достали?

– Не совсем... То есть совсем нет... Товарищ подполковник...
– зачем-то снял извазюканную грязью ушанку Олешко.

– Полгода как подполковник!
– рявкнул злой от хронического недосыпания Тарасов.
– Что случилось?

Олешко совсем оробел:

– Да ничего не случилось...

– Твою ж мать...
– Тарасова опять пошатнуло...
– Зачем пришли тогда?

– Жениться хотим!
– пискнула из-за спины лейтенанта переводчица.

– Что????
– Тарасов едва не упал. То ли от неожиданности, то ли от слабости... Но схватился за еловую лапу и устоял.

– Жениться хотим...
– почти прошептал совсем стушевавшийся лейтенант.

– Любовь у нас, товарищ подполковник!
– почти крикнула Довгаль.

– Да понял я...
– Тарасов, наверное, в первый раз растерялся за весь поход.
– Что кричать-то...

Но собрался быстро. И сразу заорал на влюбленных:

– Совсем обалдели? Шутки решили пошутить? Какая, к чертовой матери, женитьба? Вы где, придурки, находитесь? Это война, если вы еще не поняли! Еще и беременная, небось?
– заорал Тарасов на переводчицу.
– Зов плоти, значит! Я вам покажу, зов плоти, епметь!

– Товарищ подполковник... Не надо матом...
– Кузнечик неожиданно покраснел лицом и сделал шаг вперед, закрывая Таню собой...

А она вдруг заплакала.

И эти слезы вдруг...

Тарасов словно натолкнулся на какую-то невидимую никому, кроме него, стену. И имя это стене было... Надя... Он вдруг увидел, что эти совсем еще юные - Господи! Ей восемнадцать, ему девятнадцать!!!
– любят друг друга. Она только и умела, как переводить испуганную речь пленных, он только и умел командовать такими же мальчишками-головорезами. Сердце защемило...

А вслух комбриг сказал:

– Ничего не понимаю! Объясните, лейтенант Олешко!

Тот совершенно по граждански пожал плечами:

– А что тут объяснять, товарищ подполковник. Мы с Таней любим друг друга. И хотим пожениться.

– Давно?

– Очень. Уже два дня.

Тарасов прикусил губу. Два дня на войне - это вечность. Да еще и в тылу врага...

– Свадьбу отложу, - ответил он, прищурившись.
– Завтра операция. Когда выйдем в наш тыл, тогда и будем вас женить. Всей бригадой.

– Нет! Мы сегодня хотим!
– Таня вышла вперед и упрямо посмотрела на Тарасова.
– Завтра может быть поздно.

Подполковник не успел ответить. На его плечо опустилась исхудалая рука Мачихина:

– А они правы, Ефимыч... Завтра может быть поздно... Отойдем?

– Ждите, - бросил влюбленным Тарасов. И отошел с комиссаром шагов на десять, мешая трофейными ботинками грязь и снег новгородских болот...

– Как думаешь?
– шепнул Тане лейтенант Димка Олешко, научившийся целоваться позавчера. Научившийся убивать месяц назад...

– Комиссар уговорит, - шепнула ему переводчица младший сержант Довгаль.

– Думаешь?

– Думаю...

– Люблю...

– И я...

Они яростно сцепились руками, ожидая разговора - нет! Приговора! И смотрели, как подполковник, сложив руки за спиной, молча кивал бурно жестикулирующему комиссару.

Потом буркнул что-то, развернулся и рявкнул на адъютанта:

– Писаря сюда!

А потом резким шагом подошел к Кузнечику с Таней.

– Рота в курсе?

– Так точно, товарищ подполковник!
– вытянулся Олешко. А Таня добавила:

– Как же не в курсе-то...

– Как бойцы отнеслись?
– спросил подошедший за комбригом Мачихин.

– Ну.... Вроде нормально...
– застеснялся Кузнечик.

Тарасов неодобрительно покачал головой. А Мачихин опять положил ему руку на плечо:

– Ты, лейтенант, не 'вроде' должен знать, а точно! Как же ты жене своей объяснять будешь - где и с кем задержался? Тоже - 'Вроде я тут с ребятами засиделся...' Так?

– Товарищ комиссар! Вы за нашу семейную жизнь не волнуйтесь!
– вступила в разговор младший сержант Довгаль.

– Ваша семейная жизнь в тылу у немцев это моя жизнь! Понятно?
– прикрикнул на них Тарасов. Мачихин снова чуть сжал его плечо.

А из-за другого плеча выскочил адьютант Михайлов:

– Как просили, товарищ подполковник, вот печать бригады, вот бланки...

– Хххе - опять качнул головой Тарасов. И, чуть присев и положив на колено серый лист бумаги, что-то зачеркал на нм карандашом. Потом дыхнул на печать и смачно шлепнул по бланку.

– Первый раз, блин, женю...
– ухмыльнулся он.
– Что тут говорить-то надо, а комиссар?
– повернулся он к Мачихину.