Шрифт:
– Прямо так и сразу?
– беззвучно засмеялся лейтенант Олешко.
– Прямо так и сразу. И бесповоротно. И навсегда, - она осторожно коснулась мягкими губами его колючего подбородка.
– Колючий мой... Как хорошо, что ты колючий!
– Почему?!
– удивился он, слегка отпрянув от ее лица.
– Не знаю... Нравится твоя щетина...
– Глупышка моя...
– Ага! Твоя! Поцелуй меня! Крепко-прекрепко!
– она закрыла глаза и подставила ему губы.
Осторожно, словно касаясь хрустальной драгоценности, Кузнечик прижался к ней.
– Крепче!
– выдохнула Таня.
Вместо ответа он расстегнул дрожащей рукой верхний крючок гимнастерки.
Толком они не умели целоваться. Первый поцелуй он как первый выстрел. Всегда в молоко... Они вообще ничего не умели. Но любовь и война - быстрые учителя.
Руки их, словно ласточки, порхали друг по другу. Словно торопились натрогаться друг друга.
– Муж мой...
– Жена моя...
Она перебирала его волосы, он целовал ее кожу.
Звякнули пряжками ремни...
А потом они перестали говорить. Им было некогда. Они любили. Над лесом, в темной воде облаков пролетали, вместо бомбардировщиков, тихие ангелы... Никто их не видел, никто. Небо высоко, до него рукой не достать и глазом не увидеть. И утро еще далеко.
– Поешь, мой хороший...
– сказала она потом.
Он улыбнулся. Неловко приподнялся. Отломил от буханки кусок и молча протянул ей. Она откусила крохотный кусочек и на открытой ладони поднесла к его лицу.
Аккуратно, слизывая каждую крошку, он больше целовал ее ладонь, чем ел. Отталкивал только для того, чтобы она тоже поела. И не было в этом мире вкуснее этого промерзлого, старого куска хлеба.
– Хочешь еще?
– потянулся он за буханкой.
– Хочу. Не хлеба...
Он остановился в недоумении, вытащил из вещмешка тушенку и фляжку с водкой.
Таня засмеялась, как смеются счастливые женщины над смешными своими мужчинами. И потянула Митьку к себе. И вскрикнула неожиданно:
– Ой!
– Что?
– испугался Кузнечик, и, резко разогнувшись, ударился головой о низкий потолок.
– Меня кто-то за волосы держит...
– испуганно сказала она.
– Тише, тише, сейчас...
– он нащупал в темноте ее косу. Провел рукой по ней.
Оказалось, коса просто примерзла к холодной стенке земляночки. Морозы по ночам ударяли все еще не слабо, хотя радостные дни весны сорок второго уже сгоняли черный снег сорок первого.
А молодожены и не замечали этого. На то они и молодожены...
Он подышал на заледеневшие волосы Тани. Потом, непослушными, давно опухшими пальцами, осторожно дернул и освободил ее.
– Смешная ты моя...
Вместо ответа она ткнулась ему в грудь.
– Повернись-ка ко мне спинкой, - поцеловал он ее в макушку. Она кивнула молча.
– Чтобы волосы не примерзали к земле, да?
– Да, моя хорошая, да... Какая нежная кожа у тебя?
– Где?
– Везде... Утро еще далеко...
А где-то вставало солнце. Небо серело, низкие облака обнимали друг друга, живая тишина плыла над лесом. Ангелы пошли на посадку.
– Товарищ лейтенант! Подъем! Извините, но приказ!
– кто-то дергал лейтенанта Олешко за ногу...
12.
– Невероятно! То, что вы рассказываете - просто невероятно, господин Тарасов. Женщина и война - это нонсенс! Тем более, что женщина в подразделении - это всегда путь к моральному разложению!
– Это вы про ваши солдатские публичные дома?
– ухмыльнулся Тарасов.
– Нет, - отрезал фон Вальдерзее.
– Публичные дома - это необходимость. Солдат должен расслабляться. Иначе он превращается в зверя.
– Что, и тут, в котле, у вас есть проститутки?
– удивился подполковник.
– Увы, нет возможности их содержать. И поэтому некоторые солдаты и даже офицеры вынуждены вступать в связи с русскими женщинами. Впрочем, мы на это смотрим без особого осуждения. В конце концов, победители имеют право внести свежую кровь в побежденный народ.
– Вы еще не победители, - ответил Тарасов.
– Это дело времени, - отмахнулся фон Вальдерзее.
– Знаете, герр обер-лейтенант, мы прекрасно знаем, что некоторые женщины вступают в связи с вашими солдатами и офицерами. Более того, мы даже сталкивались с такими женщинами.
– Где?
– В том самом Опуево.
Обер-лейтенант вдруг заколебался. Он пытался соблюсти грань между разговором по душам и допросом. С одной стороны, чем ближе контакт с допрашиваемым, тем больше он расскажет. С другой стороны, Тарасов - как это говорят русские, тертый калач?
– прекрасно знает все уловки и хитрые ходы. Сидит и улыбается. И сравнивает со следователями НКВД.