У него снова сработал старый вирус собственного достоинства.

В палате общин, оценивая итальянское вторжение в Албанию, Уинстон Черчилль сказал:

— Я еще не убежден, приняла ли решение Италия, и в частности итальянская нация, на чьей стороне ей выступить в ожесточенной борьбе Великобритании с Францией.

Важнейшим фактором для дуче было поэтому заставить уверовать мир, что он и Италия — одно целое.

Чиано не знал, что побудило дуче пойти на этот шаг. Не знал он этого и на следующий день, когда поставил перед Риббентропом вопрос о военном союзе, и даже 22 мая при подписании в Берлине «стального пакта».

Лишь через три месяца, сидя с Риббентропом на залитой солнцем террасе виллы в Автрийских Альпах, он осознал значение тогдашнего ночного звонка, ввергшего Италию в погибель. Риббентроп тогда сказал ему:

— Мы хотим войны!

— Он не только идиот, — взорвался Чиано, — но и упрямый невежда. Он не смог даже ничего возразить на те доводы, которые я привел ему в соответствии с вашими инструкциями.

Чиано, ставший после недавней смерти своего отца графом, понимал, как никогда ранее, неизбежность катастрофы. Окружавшая его действительность лишь усиливала его раздражение. В этот жаркий августовский полдень он находился на римском аэродроме Литторио, где воздух дрожал от рева авиационых моторов. Стоя в телефонной будке и вдыхая запах лака, он едва держал телефонную трубку в руке, распухшей от резкого удара по столу во время заседания с Риббентропом и Адольфом Гитлером, когда пытался убедить их, что Италия не готова к войне.

Дуче постигал сказанное им очень медленно.

— Но, — наконец, сказал он, — в коммюнике германского информационного агентства говорится о стопроцентной согласованности по всем пунктам.

— Это ложь, — воскликнул Чиано, — ложь! Чиано знал, что этот их разговор, как и любой другой при фашистском режиме, записывался специалистам! министерства внутренних дел. В разговоре по обычно! линии он должен был выражаться осторожно, давая Муссолини, находившемуся в Риччионе, только те детали своей встречи, которые тому надо было знать срочно. Он хотел дать понять диктатору, что его двухдневные переговоры с немцами были по всем аспектам безуспешными и что его подозрения о двойной игре Гитлера подтвердились.

— И что ты обо всем этом думаешь? — недоуменно спросил Муссолини. — А как насчет истории, о которой говорит пресса?

Чиано в ответ горько рассмеялся. Ни одно агентство мира, не говоря уже о гитлеровском информационном агентстве, не осмелится освещать ее подоплеку. Уже в замке Фушль, летней резиденции Риббентропа в двадцати пяти километрах от Зальцбурга, на предобеденном совещании стало ясно, что настала очередь Польши, которую Германия намеревалась поглотить, использовав в качестве предлога для вторжения 400 000 немцев, проживавших в свободном городе Данциге.

Когда был сделан перерыв на обед, Чиано мрачно пошутил:

— Ну вот мы и подошли к вопросу о драке. Чиано снова и снова вспоминал третью статью

«стального пакта», который он подписал в имперской канцелярии: «Если одна из договаривающихся сторон будет втянута в конфликт с какой-либо державой, то другая должна немедленно выступить на ее стороне в качестве союзника, поддерживая всей своей военной мощью»…

Муссолини наивно полагал, что обе стороны будут исходить при этом из обговоренного в Милане Чиано и Риббентропом промежутка времени в три года.

— Гитлер никогда не солжет мне, — успокаивал он сам себя.

30 мая, через восемь дней после подписания пакта, дуче направил ему памятную записку, в которой говорилось, что Италии потребуется не менее трех лет на военную и экономическую подготовку.

11 августа на террасе замка Фушль Чиано открыто спросил Риббентропа, имеет ли Германия в виду Данциг или весь польский коридор. Ответ Риббентропа прозвучал как удар кинжалом:

— Не только это. Нам нужна война.

Чиано попытался аргументировать тем, что этот конфликт неминуемо вовлечет в него Англию и Францию.

Риббентроп в ответ предложил пари, что союзники останутся нейтральными, — коллекцию старинного оружия против картины какого-либо из великих итальянских мастеров. (За проигранное пари он, однако, платить и не думал.) Той ночью Чиано встретился с послом Аттолико, графом Леонардо Витетти и графом Массимо Магистрати в ванной комнате своего номера в зальцбургской гостинице «Остеррайхишер Хоф». Боясь подслушивающих устройств, они вели разговор, пустив в ванне воду. Чиано был настроен решительно, чтобы ни одна немецкая газета не связала Италию с военными приготовлениями Германии. По прибытии в аэропорт Литторио Чиано, однако, узнал, что Гитлер совершил очередной финт.

— Это обычная ложь, — заверил он дуче по телефону.

Поскольку он не называл имен, Муссолини спросил осторожно:

— А как другой? Как повел себя другой?

— В общем-то он согласился с нашими аргументами, — ответил Чиано. — И заверил меня, что не будет просить нашей помощи.

Так оно и было на самом деле, но встреча с Гитлером в Берхтесгадене проходила весьма бурно. Чиано решил показать свое нерасположение духа, пошутил по поводу подборки цветов и подверг критике приправу к салату. За чаем он, слушая жалобы Гитлера о неуважительном отношении поляков к немцам, подумал: «А ведь кажется, что этот человек действительно верит в придуманные им же самим истории». В завершение беседы он снова повторил, что Италия не сможет вслед за Германией ввязываться в новые авантюры. Вставая из-за стола, Гитлер лишь спросил: