18 марта 1940 года Муссолини в четвертый раз встретился с Гитлером на заснеженном Бреннерском перевале, в трехстах метрах от новой германской границы. Встреча эта проходила в личном поезде дуче. Как позже отметил немецкий переводчик Пауль Шмидт, диктаторы находились уже не в равных условиях. Исходя из победных результатов польской кампании, Гитлер хвастался в разговоре численностью своих войск и резервами, Муссолини же всему удивлялся, «как ребенок новой игрушке».

— Скорее на вулкане Этна уляжется снег, чем мне удастся превратить итальянцев в расу воинов, — признался с неудовольствием дуче штандартенфюреру СС Ойгену Дольману, личному представителю Гиммлера в Риме.

Шмидт отметил также, что Гитлер даже не упомянул о намечавшемся через три недели, 9 апреля, вторжении немецких войск в Норвегию и Данию, о чем сам он знал из источников в министерстве иностранных дел. На дуче Гитлер полагался полностью, но не доверял королевской семье и итальянскому генеральному штабу — этой «аристократической мафии». С этого момента Муссолини, ставший младшим партнером, был в курсе лишь того, о чем фюрер считал необходимым или возможным ему сообщить.

Гитлер сам определял и время для этого. Так, 10 мая в пятом часу утра Муссолини был разбужен телефонным звонком на вилле Торлония. Это был Джалеаццо Чиано, предупредивший его, что в течение ближайшего часа будет звонить германский посол Ханс Георг фон Маккензен для сообщения личного послания Гитлера. И лишь в 5.35 утра дуче узнал о пересечении немецкими войсками границ Бельгии и Голландии.

Муссолини с горечью вспомнил о своем недавнем заверении, данном им итальянскому послу в Брюсселе Марчезе Пауличчи ди Калболи на вопрос того, «стоит ли им рассматривать себя туристами или же надо срочно упаковывать чемоданы»:

— Сидите спокойно в посольстве: немцы никогда не нападут на Бельгию.

Еще до своего заявления маршалу Бадолио дуче передавал через Дино Алфиери, своего нового посла в Ватикане, Пию XII: постоянные выступления Церкви о мире действуют на него подобно терниям, рвущим его, Муссолини, плоть. На это Папа отвечал без колебаний:

— Мы ничего не боимся, даже угрозы попасть в концентрационный лагерь.

Дино Гранди не забыл своего визита во дворец Венеция 17 мая, когда застал Муссолини стоявшим перед огромной настенной картой Франции, испещренной разноцветными флажками, изучая дислокацию войск.

— Посмотри сюда, — сказал дуче, тыкая пальцем на изгиб Сены, где продвижение немцев было остановлено. — Немцы не войдут в Париж, хотя и считают, что уже разгромили Францию. Неминуемо должно состояться новое марнское сражение. Проклятые боши снова сломают свои шеи, и вся Европа станет свободной.

Гранди в тот момент почувствовал облегчение, считая, что человек, убежденный в поражении Германии, вряд ли станет выступать на ее стороне.

Однако через несколько дней Муссолини убедился в беспочвенности своего оптимизма: немцы сломили сопротивление Франции. Впервые в современной истории немецкая угроза Италии возникала не с севера или востока, а с запада.

«Если Италия изменит свою позицию и выступит на стороне Англии и Франции, ей одной придется вести войну против Германии», — заявил Муссолини в своем секретном меморандуме.

После встречи с Гитлером на Бреннерском перевале ему на ум пришло изречение Никколо Макиавелли: «Существуют две возможности защитить себя от врага: надо либо убить его, либо обнять».

Когда до него дошли слухи, что в связи с войной оживились дела у меховщиков и ювелиров на севере страны, дуче прокомментировал их так:

— Миланцам следует знать, что лучше торговать с немцами, чем видеть их в городе.

Однако 26 мая к изумлению Бадолио и Бальбо он заявил, что не боится Гитлера.

— У вас не хватает хладнокровия, маршал, — обратился он покровительственно к Бадолио. — Могу сказать вполне определенно, что к сентябрю все будет закончено. И мне потребуется всего несколько тысяч убитых, чтобы сидеть за столом конференции как воюющая держава.

Но во дворце Чиги и другие, кроме Чиано, видели и понимали, что немцам достаточно было сделать предупреждение, чтобы заставить его засуетиться. 27 мая, на следующий день после встречи дуче с Бадолио, один из ведущих сотрудников МИДа граф Луча Пиетромарчи получил из дворца Венеция строгое замечание. Вплоть до этого дня он вел довольно успешно переговоры с англичанами, в результате которых сэр Уилфред Грин, хранитель судебного архива, сделал заявление в Лондоне, что Британия намерена ослабить свой контроль за контрабандными перевозками в Средиземноморье в отношении Италии. Это известие вызвало в Берлине острую реакцию со стороны Германа Геринга.

— Вам необходимо аннулировать любое соглашение с англичанами и французами, — было передано Пиетромарчи. — Дуче сказал, что он не бандит с большой дороги, делающий свои дела с пистолетом в одной руке и Библией в другой.

С этого времени Муссолини видел свою жизнь как в разбитом зеркале — с одной стороны реальность, которую он осознавал, с другой — представление о самом себе, созданное им за предыдущие годы.

Вместе с тем вокруг него хватало еще подхалимов и льстецов, которые убеждали его, что все обстоит хорошо. Даже Бадолио, бывший начальником генерального штаба, старался не потерять свой доход в два миллиона лир. Генерал Убальдо Содду, заместитель военного министра, для демонстрации военной мощи увеличил на бумаге численность дивизий с сорока до семидесяти трех, засчитав полки в качестве дивизий. Он знал, что Муссолини не догадается о наличии в составе артиллерии орудий еще четырнадцатого века, отлитых из меди, а также о включении в число армейских бронемашин полицейских, лишь окрашенных в цвет хаки.