Не успел Галбиати сделать несколько шагов, как к нему обратился Гранди:

— Галбиати, а вы не подпишетесь?

Тот спросил удивленно:

— Подписывать, а что? Что все это значит?

На ответ ему уже не было времени. Карло Скорца, стоявший в конце холла, крикнул громогласно: «Салют дуче!» Из открывшейся двери задней комнаты вышел Квинто Наварра, несший портфель дуче, за которым показался сам Муссолини в черной рубашке и серо-зеленой форме почетного капрала милиции. Все присутствовавшие механически повторили приветствие Скорцы и подняли руки в римском салюте.

Когда делегаты расселись по местам, Скорца стал их вызывать по списку. Отвечали они по-разному: старички — с безразличием, новички — вскакивая на ноги с криком: «Присутствует!» Гаэтано Полверелли, министр культуры, потом вспоминал, что после переклички в зале наступила гнетущая тишина.

Сидя по правую руку от дуче, Дино Гранди глубоко вздохнул. Ему была понятна причина созыва совета. Ему и его последователям удалось переговорить лишь с четырнадцатью членами большого совета. Двенадцать из них были согласны с предъявлением требований, но только десять поставили свои подписи под меморандумом.

Гранди решил быть готовым ко всему. В первой половине дня он выбрал время для посещения своего коттеджа в пригороде Рима в Фраскати вместе со старым другом генералом Агостини.

Теперь в его кармане лежала окрашенная в серый цвет ручная граната Бреда, которую он в свое время оставил в качестве реликвии на память о службе в Албании. Если Бенито Муссолини вызовет милицию для его ареста, живым они его не возьмут. Дино Гранди, граф Мордано, был готов отправиться на небеса.

Казалось, что на город напала чума. Улицы были пусты. Жара не спадала, даже в семь часов вечера температура была за тридцать градусов по Цельсию. Лишь в немногих фонтанах чуть-чуть струилась вода. Асфальт дорог отдавал накопленное за день тепло. Южнее Рима на многие километры простирались степи, покрытые пожелтевшей высохшей травой.

Мириам Петаччи нервничала. Только ее преклонение перед Клареттой заставило ее оказаться в центре города в эти часы. Сама Кларетта была на вилле Ками-луччия и направила ее к Муссолини с посланием.

Мириам должна была встретиться с Квинто Наваррой, которому Кларетта позвонила заранее, но тот немного опаздывал.

Кларетта довольно часто предупреждала дуче о врагах, точивших на него кинжалы, с которыми он расправлялся вовремя. Престарелый маршал Бадолио был большим любителем игры в кегли. Кларетта же предупреждала Муссолини, что тот с удовольствием использовал бы вместо кеглей голову дуче. Теперь, воспользовавшись своими контактами в римском обществе, она писала о готовящемся заговоре: «Только трое или четверо — на твоей стороне. Все остальные — против. Если дело дойдет до голосования, они тебя прокатят. Коли ты выпустишь их из дворца, все будет кончено. Можешь довериться Галбиати. Прикажи ему арестовать всех, и ты спасен!»

Внезапно перед Мириам появился Наварра. Обычно розовое его лицо было бледным. Руки заметно тряслись, так что он с трудом взял переданный ею конверт.

— Как идут дела? — спросила девушка просто для проформы.

— Плохо, очень плохо, — только и мог вымолвить он. Сунув конверт в карман, Наварра поспешно удалился.

Он был полным и грузным человеком в возрасте шестидесяти пяти лет. Видимо, во дворце происходило что-то необычное, так как Наварра припустился чуть ли не бегом, будто бы опасаясь за собственную жизнь.

Он с презрением смотрел на сидевших за длинным столом — своих министров, наймитов и участников марша на Рим. Справа от него, но значительно ниже сидели ветераны того марша — маршал де Боно и напыщенный Цезарь Мария де Веччи. Слева восседал лысый и с яйцевидной головой Карло Скорца. Далее по обе стороны стола находились остальные двадцать пять человек, с которыми он в разное время обошелся в соответствии с собственным настроением, — учтивый Гранди; косоглазый, злобный Джиованни Маринелли, потребовавший в свое время смерти Маттеотти, сейчас, в возрасте шестидесяти шести лет, глухой как пень, постоянно прикладывающий к уху ладонь; Боттаи — саркастично настроенный интеллектуал; Луиджи Федерцони с бычьей глоткой; Фариначчи — буян и хулиган; его зять — нахальный, самоуверенный и аморальный Чиано.

В течение уже нескольких месяцев доброжелатели, подхалимы и полицейские агенты предупреждали его о заговоре, который готовили эти люди, но он отмахивался от этих предупреждений. Два дня тому назад начальник полиции Ренцо Чириси, представивший ему досье с материалами о встречах Гранди, Боттаи и Федерцони, сказал своим коллегам по возвращении от дуче:

— Он не хочет верить в это.

Даже дома его не оставляли в покое.

— Надо всех их арестовать! — говорила ему Рашель, как бы подтверждая слова Кларетты, когда он собрался идти на заседание.

Сыну Витторио Муссолини сказал шутя:

— По мнению твоей матери, меня окружают предатели, шпионы, саботажники и слабонервные.

Характерными для мышления дуче в то время были слова, сказанные им Чириси:

— Эти люди существуют, поскольку существую я. Они живут в отражении моей славы. Мне стоит лишь произнести речь, и они встанут на свои места.

И вот он стал выступать по вопросу своей оценки войны — слегка монотонно, склонив голову над листом бумаги при ярком свете настольной лампы: «Я никогда не собирался брать на себя командование вооруженными силами: инициатива исходила от Бадолио. После болезни в октябре 1942 года у меня появилась мысль отказаться от этого, но какой командир покидает командный мостик во время бури?»