Джонни прижался головой к широкой и теплой спине солдата. Тот дышал глубоко и спокойно, и плечи его равномерно поднимались и опускались.

— Как вдруг стало тихо.

Отдых и забота Густава доставляли ему большое удовольствие.

— Да, — услышал Джонни его шепот, — тихо, как на кладбище.

— Или так, будто война кончилась…

— Хорошо бы.

— Как будет хорошо, когда настанет мир.

Солдат помедлил с ответом.

— Не могу тебе наверняка сказать, — заговорил он наконец, — потому что я немного старше тебя. Может быть, дело в том, что вам все время забивали голову вождями и завоевателями — и в школе, и в гитлерюгенде, и во время трудовой повинности. Да и в газетах, и по радио то же самое…

— Но ведь когда-то же должен наступить мир, — не отступался от своего мальчик.

Наступившая тишина и покой вокруг, теплое весеннее солнце, присутствие взрослого доброго друга располагали его к разговору на эту тему.

На этот раз плечи солдата поднялись резко, и Джонни понял, что тот пожал ими.

— Я действительно не могу тебе всего этого объяснить. Могу только сказать, чего бы я хотел для себя лично, когда кончится эта война: я хотел бы спокойно жить и работать. Да, по-настоящему работать, а не только разрушать. Иногда я мечтаю о доме, который построю сам, о настоящем собственном доме, из окон которого выглядывают люди, а во дворе играют дети. И моя мать выходит из дверей…

— Моя мать говорит, что пока эти коричневые свиньи или свинушки будут здесь… — мальчик вдруг запнулся. Горячая волна страха захлестнула его. Когда мать с горечью, а иногда даже со злорадством высказывалась о фюрере Адольфе Гитлере, Джонни ужасно боялся, что их могут услышать, он даже старался не упоминать при посторонних об этих разговорах.

Густав обернулся так, что голова мальчика соскользнула с его спины, и спросил:

— Что за свинушки?

Опомнившись, Джонни встал.

— Разве я что-то сказал?

— Да, ты говорил о каких-то свиньях.

Мальчик почувствовал, как зарделись его щеки.

— Так, вырвалось случайно, — сказал он и опустил взгляд. — Просто вырвалось. Может быть, потому что я был болен, может быть, это из-за лихорадки.

Густав снова вернулся к своему занятию.

— Свинушки — это грибы, — робко пробормотал он, — невысокие такие, толстые, с коричневой шляпкой. Если они заведутся в балках строения… А собственно, чем занимается твоя мать? Она работает? Расскажи-ка мне о ней!

— В Шёневайде, — обрадованно подхватил Джонни, довольный, что его друг сам сменил тему разговора, — только не в Нижнем Шёневайде — там жили бабушка с дедушкой, а в Верхнем Шёневайде, где много фабрик. Она работает на фабрике, где делают телефонные кабели для вермахта.

Мальчик наблюдал за руками солдата, аккуратно делавшими стежок за стежком. Нечто похожее на ботинок было уже почти готово.

— Она работает по двенадцать часов, когда днем, когда ночью. Иногда бывает, что она совсем не приходит ночевать домой. Мы живем далеко от фабрики, на Кюстринерштрассе; это между Силезским вокзалом и Франкфуртераллее. Когда объявляли воздушную тревогу или когда были разворочены рельсы после бомбежки, ей просто не оставалось ничего другого, как остаться на фабрике до следующей смены.

— А ты был дома совсем один?

— Да.

— И отца тоже не было дома?

Джонни кивнул.

— Он в солдатах, да?

— Сначала он работал на железной дороге, а потом его забрали в солдаты. Мы уже давно не получаем от него писем.

— Пропал, наверное, без вести?

— В России.

— Ну и командование у нас, — вздохнул Густав, — пропал без вести — не живой, не мертвый.

— Мой отец обязательно вернется! — заявил Джонни. Он не мог себе представить, что больше никогда не увидит отца. Отец всегда был веселым, готовым на всякие развлечения. С ним просто не могло ничего плохого случиться…

В этот момент послышался гул моторов с большой высоты. Грохот был такой, что затряслись ветви деревьев, и казалось, что земля сама качается под ногами. Шум то нарастал, то спадал.

— Ты видел их? — спросил мальчик.

— Нет, — ответил Густав, — они идут в стороне от нас. Я узнал звук моторов, это штурмовая авиация, и тоже не немецкая.

Несколько минут оба прислушивались. Вдруг недалеко раздались взрывы, словно земля разлетелась на куски.

— Разгрузили свои чемоданы, — сказал солдат.

— Что же они бомбят?

— Понятия не имею. — Солдат начал шить быстрее и, как показалось мальчику, не так старательно. — Честно говоря, меня все это несколько настораживает. Позади нас уже не слышно никакой стрельбы, а впереди идут бомбежки. Черт меня возьми, если я знаю, где теперь проходит линия фронта.

Разбитая колонна.

Странное поведение Густава.

Страшное открытие.