–  Без степени у вас не будет авторитета, - сообщил заведующий кафедрой.

–  У кого?
– удивился я.

–  У вас.

–  Среди кого?

–  Среди студентов.

Мне говорили, что по средам Почечут принимает студентов у себя на квартире, угощая их печеньем и сухим вином. Он немного играет на пианино. И я тут же представил, как бегают его пальцы, постукивая перстнем по клавишам.

–  Мне казалось, что авторитет зависит не от степени, - осторожно замечаю я.

Вот, например, Гремяко считал авторитетным того, кто мог достать рукавицы, бесперебойно подвозить бетонный раствор и без намека вызволить из беды.

–  Кстати, после института мне тоже предлагали аспирантуру, - вдруг вспомнил я.

Слава богу, словечка «тоже» он не заметил.

–  Ну и почему же вы отказались?

Он не верил, что мне ее предлагали. Я видел, как у него дрогнула кожа на лбу и недоуменно сдвинулась к залысинам. Мне, человеку, он верил - он не верил в ситуацию, ибо от аспирантуры здравые люди не отказываются.

–  Я очень любознательный.

–  Не понимаю.

–  Любознательный был очень, - повторил я, чувствуя, что этого он никогда не поймет.

–  Мне кажется, - Почечут заговорил официальнее, - бросить практическую работу и заняться преподаванием вас заставляют какие-то обстоятельства.

–  Здоровье, - честно признался я.

–  А что с вами?
– спросил он текстом, но в подтексте прозвучало: «Этого еще не хватало».

–  Я сорвался с опоры в реку. Минус сорок два… в тени.

–  Не пойму: это было летом или зимой?

–  Конечно, зимой - минус же.

–  А при чем здесь тень?

–  На солнце было минус сорок, потеплее.

–  Ну и как же?

–  Меня Гремяко спас, бросился в поток.

–  Кто такой Гремяко?

–  Прораб. Но он без степени.

Кожа на лбу опять дрогнула. Но теперь она сдвинулась вниз, к глазам. Его полиметаллическая фигура стала чуть напряженнее. Он увидел перед собой не только человека без степени, но и человека, который не ценил ее у других. Я был для него агентом оттуда, из жизни, где он никогда не был и не собирался быть. Моя педагогическая судьба была решена, ибо самодовольные люди иронии не прощают.

–  У меня есть две книги, - запоздало и сердито сообщил я.

Одна очерковая - о Сибири и сибиряках, о милых моему сердцу жарках и кедрах. Вторая по специальности - о милых моему сердцу электростанциях.

–  Знаю, - почти ласково сказал Почечут, - но по новым правилам к защите принимаются только диссертации.

–  Умные правила, - тоже ласково восхитился я.

А ведь нужно было сказать не это. «Борис Михалыч - мы одногодки - вы уже доктор - я простой инженер - как вам удалось - буду тянуться - помогите - вы уже доктор - мы одногодки - Борис Михалыч - о!»

Но я молчал, как затвердевший бетон. А его ждал кофе. Он закрыл мое личное дело и сожалеюще вздохнул. Вопрос, тот главный вопрос, который мне так хотелось ему задать, никак не шел в голову. Почечут, видимо, заметил мое напряжение и ждал. Но того вопроса не было. Тогда я вспомнил другой, отодвинулся и посмотрел на его ботинки. Заведующий кафедрой быстренько убрал ноги под стул…

–  А, правда, что вы носите платформы?
– спросил я и добродушно добавил: - Для авторитета?