Уставившись в эту инструкцию, я медленно, но верно злился. Кто такой, черт возьми, Петров Сергей Николаевич?! До тех пор, пока я не вспомнил об этом, нечего было и говорить о продолжении расследования.

Услужливая память подсказала, наконец, что этим именем Самсонов прижизни представлялся Шарову.

– Ну и что? – спросил я.

Приятель пискнул и выдал инструкцию на середину экрана, крупными черными буквами на красном прямоугольнике. Между прочим, сигнал крайней важности.

– Ладно, запомню, – буркнул я, размышляя, что же он имел ввиду. Возможно, мне представится возможность встретиться с кем-то, кто знал Самсоновыа именно под этим именем и фамилией, и кто может существенно помочь моему расследованию. Учтем на будущее.

Снова нажал «Enter», уже собравшись было заняться другим делом, как вдруг Приятель вновь пронзительно пискнул, и во весь экран проступила выделенная надпись в такой же красной рамке, как и предыдущая:

Меня бросило в жар, я поспешно ткнул «Ввод», ожидая пояснения этим словам, однако, красный прямоугольник мгновенно исчез. И тут же пощелкивание, гудение и перемигивание продолжилось: «пентиум» вовсю занимался проблемой структуры организации выставки. Замелькали названия входов и выходов в подсеть, в рамке в правом нижнем углу рисовался постепенный маршрут к компьютерам Областного Управления Культуры: Приятель коннектился с компами ОУК через внутреннюю сетевую структуру, уже войдя в систему Управления...

Я вскочил из-за стола, выключая монитор, и вышел из комнаты, поспешно задвинув ее шкафом.

Прислушался.

В квартире было темно и тихо. Ночь давно завладела городом, и нашим двором в частности. Но мои часы показывали всего без четверти час, а потому, как я знал, прохожих на улицах было предостаточно: ведь ночной проспект совсем недалеко, а наша улица – центральный проход с одного проспекта на другой.

Вокруг все было тихо.

Саня Садомов ничего, к счастью, не рубил, не сверлил и не пилил, Колян, нагулявшись за вчера, не дебоширил и не распевал песен со своими друзьями-"вокалистами". Остальное население нашего двора так же мирно спало, ожидая завтрашнего полного забот дня – понедельника.

Тихонько подойдя к двери, я снова прислушался, пытаясь узнать, есть ли там кто-нибудь. Ничего не услышал. Тогда я взял черенок своей старой швабры и прислонил его к двери, на всякий случай повесив на ручку еще и ведро – зная, что если кто-нибудь попытается войти напролом или со взявшимися откуда-нибудь ключами, грохоту будет полная квартира.

Чтобы не привлекать внимания снаружи, я уселся в туалете, включив свет только там, еще раз проверил «Макаров» и сменил элементы питания в стотовом телевфоне, что бы он, не дай бог, не отказал в самый нужный и ответственный момент.

Только потом, приглушенно ругнувшись, вспомнил про тетрадку Штерна и ценные материалы Шарова, которые убийца собрал с его стола и хотел унести с собой.

Тихонько прокрался на кухню, заодно проверив, спит ли Настя. Она лежала на спине, светлое каким-то внтренним покоем и красотой лицо утопало в мягкости подушки и шелковистых роскошных волосах, разметавшихся вокруг светлым ореолом; она мерно и свободно дышала, выспростав ногу из-под покрывала. Взглянув на озаренные лунным светом бедро, голень и небольшую изящную ступню, я тихонько улыбнулся в темноте. Кажется, ей не снилось никаких страшных снов.

Пакет и тетрадь лежали там, где я их оставил по приходу домой – на холодильнике.

В туалете, при свете, я разобрался, наконец, со всеми этими бумагами.

В своей тетради Эрик Штерн вел учет художественным заказам, фиксировал их выполнение и оплату со стороны заказчиков; предпредпоследний заказ назывался «Обрамление каталога иконы: что-н. в русск. стиле. Срок – шестнадцатое; Главн. – обрамление страницы и обл., нужно два варианта: макс. пятицветный и многоцветн.», а ниже следовала приписка: «надавать по морде Самсону, пусть не выпендривается (взять деньги, узнать скидки.)!»

Больше ничего интересного на первый взгляд не было, но в конце тетради, где школьники обычно пишут всякую важную для них ерунду и упражняются в художественном искусстве, Штерн карандашом нарисовал лицо Насти Гореловой, очень красиво и точно нарисовал, передал независимое и внутренне улыбчивое выражение, присущее, кажется, только этой девочке в целом свете.

Под рисунком художник написал: «Написать маслом!!», а ниже, несколько раз обведя написанное в задумчивости, выразил свои мысли по этому поводу: «какая же я св»