Вернее, не грянул, а хлопнул, но этот хлопок глушителя я смог бы отличить от чего угодно на свете.

Против воли я вскрикнул, дернулся, вслушиваясь в хрип оседающего отца Насти, девочка вскрикнула, прикрывая ладонями губы, с ужасом смотря на меня, – по моему лицу она поняла: произошло что-то страшное.

– Иван Алексеевич! – позвал я, сознавая всю безнадежность этого зова; и тут же пришел ответ – короткие частые гудки.

– Его убили? – шепнула Настя, не спуская с меня полный ужаса взгляд, на миг она замерла, словно окаменела.

Я опустил телефон на стол. И впервые за очень долгое время я не знал, что ответить; ложь рвалась с языка, но я понимал, что чуткая девочка-дочь просто не поверит. Поэтому я просто беспомощно смотрел.

Увидев мой взгляд, выдержав его несколько секунд, она вскинула руки, закрывая лицо, и разрыдалась, яростно и горько.

– Настя! – со всей лаской, которую мог вместить мой голос, позвал я, вскакивая, протягивая к ней руки, – Настя! – она дернулась, не отнимая рук от лица, вскинула голову так, что по подбородку потекли, мгновенно набухая, две тонких нити слез, она застонала горестно и безнадежно, – Па... па!..

Я обнял ее, – наверное, чересчур резко и сильно, даже встряхнул; ее запрокинутая голова оказалась у меня под подбородком; упершись локтями в мои плечи, она дернулась прочь и тут же сломалась, будто тряпичная кукла, повисая у меня в руках, захлебываясь от собственных слез.

Я никогда не видел, чтобы так рыдали, ни до этого момента, ни после, несмотря на то, что встречал очень много плачущих женщин и детей. Казалось, что хриплый стон, раздирающий ее грудь, искажающий гримасой боли нежное лицо, просто изуродует ее навсегда, она судорожно изгибалась, словно пленная гибнущая птица в тесной клетке, не откликаясь ни на какие мои слова, и мне оставалось только держать ее, держать, как держал в свое время, наверное, сам Горелов, когда умерла ее мать.

– Настя... Настенька... Не плачь, милая, не плачь... – глупый призыв, наоборот, в таких случаях надо больше плакать, – но этот плач, это рыдание душило ее, отнимая силы без остатка.

– Его убили! – наконец выдохнула она, и тут же зашлась в новой судороге.

Я перетащил ее на диван, сел, положив ее голову к себе на колени, она съежилась, словно котенок, теряя остатки сил вместе со льющими слезами.

– Настенька... Настенька...

Я просто звал ее, гладил волосы, плечи, спину, как когда-то меня гладила мама, и очень скоро она успокоилась.

У нее просто не осталось сил, а слезы все текли и текли, лишь изредка принуждая ее содрогаться всем телом, но эти судороги становились все тише и реже.

– Настенька, – сказал я после паузы, очень спокойно и ласково, ладонью проводя по ее растрепавшимся прядям, – Спи, моя милая, просто спи.

– Мареев, – внезапно ответила она, переворачиваясь на спину и заглядывая мне в лицо пронзительным взглядом дымчато-серых глаз, к которых застыла тоска, – Ты убьешь их?

– Я найду и накажу их, обещаю, – ответил я, – А теперь тебе надо спать, Настя...

– Тогда я сама их убью, – ответила она, не обращая внимания на мои слова, – Да. Найду и убью. – она закрыла глаза и расслабилась.

Дыхание девушки постепенно становилось все ровнее и ровнее, а я все сидел, стараясь не шевелиться, и разглядывал ее лицо.

Она была красива, словно принцесса из далекой страны. И плевать на джинсовые шорты фирмы «Версачи».

Она вытянулась во весь рост, я смотрел на точеные линии стройных длинных ног, я видел приоткрытый живот, и под шероховатой мягкостью одежды ищущим взглядом угадывал контуры ее тела. Чуть ли не совершенного тела.

Что там?

Черт, какая чушь! Я и так прекрасно знал, что там! Не раз видел и владел этим, несмотря на неуживчивую натуру холостяка. Но никогда, никогда – я не смотрел на женщину, тем более, на девушку, вот так – с медленно разгорающимся в груди и животе пламенем, с противоречивой тоской, разъедающей изнутри, с мгновенно сменяющимися желанием овладеть этим совершенством и неприязнью к самому себе.

Все же я наклонился и поцеловал ее в приоткрытые влажные губы, а затем, хотя и было совершенно неудобно, в покрасневшие припухшие веки.

...Когда я попытался медленно и осторожно подняться, Настя, не открывая глаз, спросила очень тихо и четко, так, что становилось понятно, что все это время она не спала, – Ты куда?

– Я постелю тебе. Иди пока умойся, потом выспишься, как нормальный человек. Где тебе лучше, здесь на диване, или в спальне?

– Какая разница.

– Иди умойся.

Она медленно нехотя встала с моих коленей, я тоже встал, потирая затекшие ноги.

Она посмотрела на меня, все же несколько сонно, и спросила, – Я очень тяжелая?