— Ну, это сказки!

2. — Сказки — не сказки, а народу погибло немало, не говоря уж об имуществе. Да и жить там после потопа стало практически невозможно. Почему, собственно, и был принят закон о свободном выходе. Не веришь — приди посмотри: все поголовно больны.

— Предлагаешь мне идти смотреть на психов? Нет уж, уволь.

— Да я не в том смысле! Горло у всех болит. И шея. Не то ангина, не то остеохондроз, а может, и то и другое сразу. Чемодаса говорит, глотать больно и голову поворачивать.

— Что? Голову поворачивать? — засмеялся Упендра. — Да он знаешь, когда последний раз ее поворачивал?

— Я не о том Чемодасе, а о своем адвокате! — Коллекционер уже начал терять терпение.

— А, так он у тебя тоже Чемодаса? Однофамилец, что ли?

— Ну, да! Я же тебе сразу сказал. Он говорит, что не успели они выйти из Чемоданов, как тут же началась эпидемия: у всех повально заболело горло. И шея тоже. А раньше горловых и шейных болезней в Чемоданах не было.

— Естественно, чему там болеть? Это же роговица… Что-то это все подозрительно. Надо бы действительно сходить самому посмотреть. Так, говоришь, внутри уже никого не осталось?

3. — Остались одни староверы. Около двух тысяч, примерно треть населения.

— Староверы? Никогда о таких не слыхал. Что это еще за вера такая?

— Вера у них, насколько я слышал, очень простая, да и люди они примитивные. Продолжают, вопреки очевидности, исповедовать неприкосновенность Последнего Чемодана и пытаются жить по-старому — вот и вся их вера. А культ — так просто варварский: каждый вечер собираются на центральной площади, публично сжигают Конституцию — и расходятся по домам.

— А что в этом варварского? Хотят — и сжигают, это их конституционное право, — сказал Упендра. — Тем более, она все равно уже не действует.

— Почему же? Конституцию пока никто не отменял. Да и дело не в самой Конституция, а в поправках. По крайней мере, мне так объяснил Чемодаса. Еще в самых первых поправках говорилось, что в отдельных, исключительных случаях можно временно вскрывать Последний Чемодан. Они принимались давным-давно, ты, наверное, не помнишь.

4. — Как же не помню? Еще как помню! Это как раз при мне и было. И между прочим, я уже тогда предупреждал, что к добру эти поправки не приведут, что они сами же от них и пострадают, еще больше, чем я. Но разве меня слушали? Все как с ума посходили. Бродили с транспарантами, страшно было на улицу выйти. В конце концов, когда мне зачитали окончательный приговор, я подумал: может, это и к лучшему, что выдворяют. Все что я мог, я для них сделал, а дальше — пускай получат то, что заслужили. В конце концов, каждый народ получает то, что заслужил, разве не так? Не могу же я всю жизнь с ними возиться, как нянька? Чем остальное человечество хуже? Даже насекомые — и те не хуже. По крайней мере, ты им говоришь, а они тебя слушают… Да. Так что ты теперь собираешься с ними делать?

— С кем? С тараканами?

5. — Да при чем здесь тараканы? Со всей этой уймой народа! Со всеми этими недоумками, олухами, бездельниками, которые не сумели сохранить свою естественную среду обитания, данную им от природы, и выперлись сюда, чтобы и здесь точно так же гадить, вредить и пакостить, как у себя в чемоданах, только теперь уже в глобальных масштабах. Ты меня просто удивляешь! Нет, чувствую, нам с Мариной надо собирать вещички и сматываться из этой квартиры, а еще лучше — из страны. Пока не поздно. Неужели ты не понимаешь, чем все это может обернуться? Тем более, сам же говоришь, что среди них — сумасшедшие фанатики, готовые на все. Вчера они затопили чемоданы, завтра затопят твою комнату, послезавтра нашу, а там, глядишь, и дом взорвут! Или выйдут на улицу и устроят революцию.

— Революцию? — испугался Коллекционер.

— А ты как думал?

— Что же мне делать?

— Откуда я знаю? Ты их сюда впустил, ты и думай, как выпутываться.

— Я впустил?!!

— Ну, не я же. Ты — ответственный квартиросъемщик… Кстати… Хотел с тобой обсудить один вопрос, — Упендра замялся, явно испытывая большую неловкость.

— Какой?

6. — В принципе — ерунда, формальность, но сейчас для меня это важно. У нас с Мариной вчера об этом зашел разговор, совершенно случайно. Она сама затронула эту тему… Оказывается, в юридическом смысле меня как бы не существует. Ведь у меня — ни прописки, ни гражданства. И вообще никаких докуменов. Хуже, чем бомж. Меня могут запросто задержать на улице… — Упендра сгорал от смущения. — Короче, она настаивает, чтобы я как-то легализовал свое положение, — выговорил он на одном дыхании и покраснел до ушей. — Да и она, в сущности, права. Ведь я сейчас — лицо без гражданства, а значит, ограничен в правах. Не могу ни избирать, ни баллотироваться. Жениться — и то не могу, представляешь? В общем, Марина готова меня здесь прописать, но для этого нужно твое согласие…

— Это не проблема, — сказал Коллекционер. — Все, что от меня потребуется, я сделаю.

— Спасибо! Ты настоящий друг.

— Да что там. Мне это ничего не стоит.

— Все равно. У меня как гора с плеч свалилась. Ты не представляешь, как я тебе благодарен. Я не столько из-за себя волновался, сколько из-за Марины. Ведь женщины любят, чтобы все было по закону. Моя мать всю жизнь из-за этого промучилась, только виду не подавала, из гордости, я только сейчас это понял… Да и сколько я могу сидеть у нее на шее? Тем более, скоро выборы. В конце-концов, я мужчина, должен как-то определяться.

7. — Решил баллотироваться? — улыбнулся Коллекционер.

— Что ты! Баллотироваться я уже опоздал. Теперь — не раньше, чем через четыре года. Просто я подумал, сразу после выборов новый Президент начнет набирать команду. Я мог бы пригодиться в качестве советника. Для начала и это неплохо.

— Почему бы и нет? — сказал Коллекционер. — Но все-таки, что мне делать, подскажи.

— Тебе? Да тут и думать нечего. Честно говоря, даже не знаю. По-моему, ты себя загнал в тупик. Могу только сказать, что бы я сделал на твоем месте.