В действительности было непонятно, усиливается или слабеет ветер. Он дул неровно. Мы могли замечать только резкие ослабления или порывы. В остальное время ветер ощущался, как притерпевшаяся боль: становился условием бытия, пронизывал все, но сам по себе как бы не существовал. Наступало временное затишье, и мы, расслабившись, кричали друг другу что-то успокоительное; но он опять наддавал, и опять, замолчав, мы уходили в себя. Как ни странно, каждый должен был бороться со штормом в одиночку.

На руле было проще. Я сменил Сергея, Сергей сменил меня. Ощущение времени потерялось. Казалось, ветер только что задул; потом начинало казаться, что «Гагарин» валится на бок, и уходит от волны, и повторяет этот несложный захватывающий трюк уже годы; что так было всегда и всегда будет — изменений не предвидится… И все же что-то менялось, проходили особые безразмерные ветро-часы. Сергей сменил меня, я сменил Сергея. Спереди и справа по курсу начала замещать звезды сизо-багровая заря. Она была точной копией вчерашней, только поменяла место.

Одновременно с восходом, около пяти часов, шторм достиг наибольшей силы. Яхту клали трехметровые валы. Отмечавший угол крена отвес, который мы с филологической фамильярностью звали «кренометром», гулял далеко за сорокаградусной отметкой. Грот был давно зарифлен, его не мешало бы сбить, но мы и не пытались этого сделать. Пришлось очистить палубу: вахта сгрудилась у ног рулевого в защищенном от волн кокпите.

Я стоял у штурвала, когда близко друг к другу, одна за другой и одна выше другой, подошли три волны. От первой я отвернул, но при этом яхту увело на ветер; вторая, промежуточная волна отвесила тяжкую пощечину правой скуле яхты, третья нависла над бортом… Я понял, что подставить ей корму уже не успею.

— Ого! — в первый раз позволил себе сказать Данилыч, когда гребень закипел выше правого ходового огня «Гагарина»…

Из лоции Азовского моря.

Небольшие размеры, малые глубины и значительная изрезанность берегов Азовского моря ограничивают развитие волнения. Даже во время сильных штормов степень волнения не превышает 4–5 баллов. Тем не менее иногда возникают опасные для малых судов волны, имеющие значительную крутизну и малую длину.

…Я изо всей силы увалил штурвал влево и успел заметить, что кренометр отклонился до красной отметки 60°. Потом его стрелка звонко щелкнула об ограничитель и сломалась. Я почувствовал, что зависаю, отрываюсь, парю над палубой.

Яхта летела в воздухе.

Это длилось какие-то доли секунды. Резко ударившись о воду, «Гагарин» черпнул правым бортом… и выпрямился. В каюте грохнулось что-то тяжелое.

— Вообще-то, — спокойно заметил Данилыч, — таким волнам задницу нужно подставлять..

В кокпите вдруг стало тесней — из люка полезли Саша с Даней.

— Ше за дела?! — вопил мастер по парусам. — Ше такое?!

— Ничего особенного. Идите досыпайте.

— Спасибо, — вежливо ответил Саша. — Дважды из коек выкидывало!

— Ладно… — Даня зевнул. — Пошли и вправду еще покемарим… — взлохмаченные головы исчезли. О разладе, как и у нас с Сергеем, — ни слова!..

То ли напряжение, длившееся слишком долго, перегорело, то ли меня развеселили вездеспящие матросы, но только после «девятого» вала я почувствовал: ничего с яхтой не произойдет. «Гагарин» держался молодцом.

В конце концов этот шторм только мне в новинку, подумал я и, желая почерпнуть дополнительную уверенность, прокричал:

— Данилыч а вы так уже бывали? И сильней доставалось, да?

— Да нет, — ответил Данилыч, — на «Гагарине», пожалуй, в первый раз так. Но что я теперь понял…

Капитан поудобней устроился в кокпите и закончил:

— Теперь я понял: любое море нужно звать на «вы»!

Солнце оторвалось от изрытой волнами линии горизонта. Верхушки гребней окрасились багровым, но основное, мертвенное освещение создавала с запада все еще яркая луна. В зрелище двух равноправных светил над хаосом свинцово-багрового моря было нечто инопланетное. При виде этой ожившей иллюстрации к фантастическому роману хотелось ущипнуть себя и проснуться.

Я ущипнул себя и проснулся. Несмотря на броски яхты, спать хотелось невыносимо. К счастью, вахта кончалась; из кубрика снова возникли Саша с Даней. Вид у них был помятый.

— Ух ты! Да… — только и сказал мастер по парусам, бросив взгляд на космический пейзаж моря.

Я сполз вниз. Каюта напоминала свалку во время землетрясения. Все, что когда-то пряталось в углах, лежало на койках, висело на стенах, теперь перекатывалось, сплеталось, сложно сочеталось на полу. Хрустели осколки бутылок; судя по запаху, это были бутылки из-под уксуса и коньяка. В сплетении простынь и одеял, как самородки в породе, сверкали банки тушенки. Все это безобразие было присыпано супнымн концентратами, посолено, подсахарено, поперчено и вымазано повидлом. Дубовый анкерок, исходя последними каплями воды, бодал переборку.