Шрифт:
За пачку чая он на вечер снимал у «шныря» отряда помещение конторки и вел прием зеков, недовольных режимом содержания. Недостатка желающих попасть на прием не было. «Шнырь» следил за тем, чтобы соблюдалась очередь, но за десять сигарет или «заварку» мог пойти на служебное преступление, пропустив без очереди нетерпеливого жалобщика. К Кагебисту приходили кляузники со всех отрядов и писали жалобы на «хозяина» и «кумовьев», обвиняя их во взятках, поборах, жестокости и беспределе.
Удивительно, как он смог вести эту деятельность, сразу же не очутившись в оперчасти. Но ему повезло: он успел собрать толстую папку компромата на начальника колонии и его подчиненных.
В один из дней он записался на прием к «хозяину» и положил ему на стол злополучную папку.
— Это дубликаты,— сказал Кагебист,— оригиналы я отправил на свободу. Они в надежных руках. Если не хочешь сидеть вместе с нами, ты должен меня освободить. Скажешь, что во время ночного обхода на тебя напал неизвестный зек с ножом, а я с риском для жизни спас тебя. И ты ходатайствуешь о моем помиловании.
Начальник колонии, полковник внутренних войск, позеленел от такой наглости и, вызвав войсковой наряд, заорал:
— Сгною в БУРе !
По дороге Кагебиста били, как сидорового козла. В помещение БУРа его внесли на носилках.
И все же «хозяин» избавился от Кагебиста, отправив его в колонию-поселение, а взяточник «шнырь» отделался пятнадцатью сутками штрафного изолятора.
Последние два месяца Шлихт просидел один. От истощения и одиночества сознание становилось чистым и ясным, а тело невесомым. И тогда казалось, что его душа отделяется от тела и парит в облаках. В этот момент он часто вспоминал Гуру и сказанные им строки:
«Блеск рубинов и алмазов не манит меня».
«Куда милее сердцу белые облака, венчающие изумрудные вершины гор».
«Я сижу в одиночестве, не думая о времени, пока в обыденном мире внизу течет жизнь и сменяются события».
«Жиголо»
Каждый раз после освобождения приходилось начинать с нуля. С годами адаптация к жизни на свободе давалась Шлихту все труднее. Не было ни жилья, ни знакомых, которые хотели бы помочь бескорыстно. Но он не падал духом. С ним был опыт всей предыдущей жизни.
После покупки темно-коричневого в крупную полоску костюма, нескольких рубашек и пары приличных туфель денег оставалось совсем немного. Хорошо, что была весна, и без верхней одежды можно было обойтись. Единственным его документом была справка об освобождении. Нужно было срочно становиться на воинский учет, получать паспорт и прописываться.
Каждое утро, сделав зарядку, приняв душ и плотно перекусив, Шлихт выходил на поиски человека, который бы согласился прописать его на свою жилплощадь. Родственников в этом городе у него не было. Оставался только один вариант: вступить в фиктивный брак. Но сделать это нужно было так, чтобы только он знал, что этот брак фиктивный. Роль «жиголо» была Шлихту несимпатична, но выбирать было не из чего.
Диапазон предполагаемых кандидаток был почти не ограничен. Его будущая половина могла быть кем угодно по профессии и социальному положению. Главное, чтобы она была не замужем и обладала отдельной жилплощадью.
В поле его зрения попадали барменши, официантки, парикмахерши, билетерши кинотеатров и просто женщины, идущие по улице, не старше сорока лет. Общаясь с ними, он сразу же смотрел на правую руку. Отсутствие обручального кольца давало ему маленькую надежду.
После непродолжительных поисков он остановился на трех кандидатурах. Первой была пышногрудая черноволосая барменша неопределенного возраста. По его прикидкам ей было чуть больше сорока. Но за счет умело наложенной косметики и правильно подобранной одежды выглядела лет на тридцать пять. Она была обвешана золотом, как новогодняя елка, и чем-то напоминала мадам Грицацуеву.
Рассчитываясь за чай, он сказал ей несколько дежурных комплиментов. И по тому, как она отреагировала, понял, что зерна упали на плодородную почву.
Второй была парикмахерша, у которой Шлихт подстригался и делал укладку. Это была блондинка лет тридцати. Обручальное кольцо было у нее на левой руке. И это давало возможность предположить, что она разведена.
А третьей была дворничиха — худенькая симпатичная женщина лет тридцати пяти. Она жила на первом этаже в том же подъезде, где он снимал комнату.
Как всегда, помог случай. Парикмахерши на месте не оказалось. Сегодня была не ее смена. Собираясь уходить, Шлихт заглянул в маникюрный кабинет. Клиентов не было. В углу со скучающим видом сидела женщина в белом халате и читала журнал. У нее было приятное лицо с пухлыми губами и чуть раскосыми глазами, русые волосы гладко зачесаны на пробор и сзади скреплены тяжелой серебряной заколкой — гребнем. Это было ее единственное украшение. На лице полностью отсутствовала косметика. Внутреннее чутье подсказало Шлихту, что это то, что нужно.