–  Мерзни!
– воскликнул Андрей.
– Мне ведь тоже не удается оседлать его. Вот Кубанов может сесть на него. Ему все кони мира подвластны - земные и сказочные, воображаемые и символические… А Нино - поэтическая душа!

–  Однажды она рассказала, как сотворяет себе праздник…

–  Сама себе?

–  Ну да! Делает генеральную уборку в комнате, приносит цветы или цветущую ветку, готовит хороший обед, ставит на стол кувшин вина, надевает свой праздничный наряд, подводит губы, глаза, садится к столу и поет грузинские песни. Душа наполняется светом и хмелеет, как от вина. Но проходит час, и она говорит себе: «Нино, праздник должен быть коротким. Длинный праздник хуже будней. Берись за работу». А мне она сказала: «Ты не сядешь на Мерани, у тебя никогда не будет праздников, я не буду с тобою, Павел!»

–  В нее можно влюбиться на всю жизнь.

–  Я тоже так думаю. Но сначала нужно поравняться с нею, чтобы дать себе право быть рядом с нею. Мне кажется, что я, догоняя ее, отдаляюсь… Это трудное дело - поравняться с человеком, который во всех отношениях недостижимо лучше тебя. И все-таки приятно сознавать, черт возьми, что ты в глазах такой женщины - самый лучший на свете!

–  Знаете, Павел Иванович, когда вы рассказываете о Нино, то к вам очень близко подходит Мерани… Он даже кружит вокруг вас.

–  Возможно, Андрей. Но я не умею, мне не дано его увидеть. Вот даже ты приметил, а я - нет. Наверное, в этом все дело. Потому и Нино кажется близкой, кружится вокруг, а в руки не дается.
– Истомин вздохнул и улыбнулся: - Ну, лейтенант, мы слишком заболтались.

–  А мне нравится, как мы поговорили. Я очень рад, что узнал вас ближе.

–  Погоди немного, сам разочаруешься. Вот этот круглый месяц закатится за горы, и я скажу себе: «Ну, друг мой Истомин, кончился твой праздник! Нехорошо, если праздник длится долго. Берись за свою суровую работу!» Но мне тоже приятно: мы хороший вечерок сделали себе. На фронте это редкость. У меня - впервые.

–  Только с Кубановым я мог так откровенно и так душевно разговаривать, да и то в присутствии Марии. Было у меня несколько вечеров в станице, похожих на сегодняшний - и тишина, и шелестящий водою Подкумок, и полный месяц, и очарование чужой девушкой…

–  Мария красивее Жени Соколовой.

–  Не надо трогать Женю! Что вы знаете о ней, капитан? Ничего! И все они - Нино, Мария, Женя - прекрасны. Разные, но достойны и уважения, и любви.

–  Ты молод, Андрей, и ты прав! Наверное, твое отношение к ним и есть та культура, которой мне недостает, а? Или у тебя такая тяга к женщинам, что ты перед всеми стелешься бархатной травкой?
– опять прозвучал сарказм прежнего Истомина.

–  Вы старше меня вдвое, товарищ капитан, и больше понимаете в людях. Ваша реплика о тяге к женщинам звучит, мягко говоря, насмешливо. Вот у меня ординарец, старый человек, ему, наверное, под шестьдесят. Ни этики, ни эстетики и не нюхал, а меня учит обхождению с людьми. Однажды я сказал что-то резкое Соколовой, так он целый день упрекал меня, что, мол, девушку на войне обидел мужчина, офицер, воин. И бормотал недовольно до тех пор, пока я не пообещал забрать свои слова назад… Еремеев!
– позвал Андрей.

–  Здесь, товарищ лейтенант!
– Из-за кустов вышел старый солдат.

–  Что у тебя?

–  Ужин, товарищ лейтенант.

–  Давай подстилочку прямо сюда: мы с капитаном вместе поужинаем.

–  Ага, сейчас!
– Ефрейтор снова исчез в кустах.

Но Истомин сказал:

–  Ужинай сам, лейтенант. Я, пожалуй, пройдусь по передовой. Через три часа зайдешь ко мне.

–  Есть!

И только лишь Истомин отошел на два-три шага, как появился Еремеев с котелком. Постлал попонку, прихваченную им еще в кавполку, поставил котелок и положил мизерный кусочек лепешки.

–  Жалко, что капитан ушел, - вздохнул Андрей.
– Каши хватило бы на двоих.

–  У капитана есть Тимоха. Ох, этот Тимошка, скажу я вам, товарищ лейтенант! Не Тимоха, а пройдоха! Возле кухни всегда первый. Когда бы он ни появился, становится спереди.

–  Для капитана старается. И вы должны уступать ему первое место.

–  Для капитана?
– презрительно воскликнул Еремеев.
– Как бы не так! Тимоха в первую голову помнит о себе. Говорит: мне тощать нельзя. Если, мол, я отощаю, кто же будет носить еду капитану? Нахал. А капитан сутки перед боем не употребляет пищи. Закон!

–  Глупости. Почему не принимает пищу? Да еще целые сутки?

–  Только после боя. Тимоха рассказывает, что капитан из санитарных соображений не ест: в случае ранения в живот врачам не будет лишней мороки. Да и мучения, говорят, легче. А капитановы обеды пожирает Тимоха. Видели, какой он толстый?

Оленич только-только присел, как послышался шелест кустов и голос Соколовой:

–  Лейтенант, ау! Где ты?

Она, конечно, видела, где Оленич и Еремеев, но присела в кустах и стала негромко окликать. У старика Еремеева разгладились морщинки на лице, его светлые глаза заулыбались. Женя вышла из кустов, увидела котелок и сразу же присела на край подстилки, вытащив из-за голенища ложку.