На дорожке появился незнакомый смуглолицый паренек: Кубанов с любопытством всматривался в юношу, который чем-то походил на Людмилу. Может быть, смуглостью кожи и темными волосами? Может, глазами? Нет, у паренька глаза просто темно-карие, почти черные, а у нее, как ему показалось, были цвета перезрелых вишен.

–  Как звать?
– обратился Кубанов к юноше.
– И кто ты есть?

–  Виктор Калинка. Сын Андрея Петровича. А вы - Кубанов Николай Григорьевич? Я о вас много чего знаю. Капитан рассказывал о вас легенды.

Но Кубанов, казалось, не слышал, о чем говорил парень, он напряженно старался сообразить: какой сын, откуда? Почему же Андрей ничего о нем не сказал? Странно. Казалось, что в его жизни все стало ясно. И вот загадка: сын.

Виктор отворил дверь в дом, а Кубанов никак не мог отрешиться от раздумий, но Эдик вывел его из задумчивости:

–  Во дает капитан! Безногий, а шустрый!

Кубанов очнулся, нахмурился и бросил своему спутнику:

–  Отставить зубоскальство?

–  Ладно, шеф! Постараюсь быть посторонним в ваших делах.

Очутились в прихожей с четырьмя дверями и деревянной лестницей на второй этаж. К ним вышел хозяин квартиры Гордей Криницкий. Кивнув Эдику как знакомому, подошел прямо к Кубанову и, протягивая руку для приветствия, с улыбкой произнес:

–  Жаль, что не получилось сюрприза! Мы с сестрой хотели пошалить и обрадовать Андрея неожиданностью. Видно, судьба не любит таких шалостей. Прошу, Николай Григорьевич, проходите в биллиардную - там просторно и прохладно. И можете курить, если страдаете этим недостатком.

–  Гордей Михайлович, у вас тут райский уголок!
– воскликнул Кубанов, озираясь.
– И чего это Андрей вздумал покидать его?

Оленич, спускаясь со второго этажа, слышал, о чем идет разговор.

–  Мне рекомендовал Колокольников ехать к морю, чтобы избавиться от своего проклятого недуга. Разве это не причина? Разве этого не достаточно, чтобы изменить местожительство?

–  Да, конечно, - мягко начал уступать Кубанов.
– Только пойми, что оздоровительный сезон в тех местах, куда тебя направляют, длится всего лишь три-четыре месяца - с июня по сентябрь. А остальное время там мерзко. Ты ведь можешь ездить туда на время бархатного сезона.

–  Ты забываешь, что здесь я не дома… Пойми!
– Оленич вдруг выпрямился и даже нервно пристукнул костылями, как бы показывая, что он калека и никому не нужный человек.
– Я себя не хочу обманывать. И никого, кто ко мне относится с уважением. Не хочу быть нахлебником! Мне тяжело чувствовать себя приживалой…

Тут вмешался Эдик. Он сказал спокойно и насмешливо, обращаясь к Оленичу:

–  Капитан, женитесь на Людмиле Михайловне - и будете дома!

–  Ты бьешь прицельно, парень!
– Оленич повернулся к Эдику и даже сделал к нему шаг.
– Ты способен загадить даже место пира. Валяй дальше! Пусть твой шеф посмотрит, каков у него служитель прекрасного.

–  Обещал ведь не вмешиваться в наши разговоры, - с досадой проговорил Кубанов.

Но Эдик только осклабился:

–  Что тут такого? Я ведь высказал самую рациональную мысль, которая всех бы устроила и всех вас примирила бы. Тем более, что все это непременно случится… Ну, я пошел к Виктору: у нас, молодых, все гораздо проще.

Трое мужчин смотрели вслед Эдику, и каждый из них по-своему думал над его словами. Но первым вслух высказался Гордей Михайлович:

–  По крайней мере, всю эту замалчиваемую лирику и стыдливую интимность он свел к прозаической практической проблеме.

Андрей вдруг стукнул костылем:

–  Да поймите же: есть Людмила Михайловна! И все, что мы здесь говорим, в той или иной степени касается ее. Почему мы без нее хотим решить все проблемы? А ведь она самое главное действующее лицо.

–  Кажется, ты прав, - произнес Гордей вставая.
– Она уже накрыла на стол и ждет нас.

–  Я даже не рассмотрел ее как следует. Показалась мне испанской аристократкой.
– Кубанов засмеялся и подмигнул Оленичу: - Не удивлюсь, если и у нее окажется гордость выше красной черты. Ошибаюсь?

Гордей Михайлович громко засмеялся:

–  Пожалуй, не ошибаетесь. Может, не испанская сеньора, но чертики в ее норове неистовствуют.

Андрей сказал:

–  Позову ее.

21

Людмила в своей спальне одевалась.

Андрей постучал, и она спросила:

–  Кто?

–  Я, Андрей, - полушепотом ответил он.

–  Входи.

Люда стояла перед зеркалом полуодетая и, прижав белое платье к груди, смотрела на него, остановившегося у Двери: он никогда не видел ее полуобнаженной, ее стройных ног, тонкой талии и даже распущенных, неубранных волос, которые громоздились огромной копной и падала волнами на плечи и спину - тоже не видел.