–  А правда, что этот человек - ваш фронтовой друг?

–  Да, мой верный товарищ, - все же успел он ответить на один вопрос.

А Галя тут же:

–  Он из Москвы? Да? Москвичи все такие добрые, общительные!

У Мирославы вдруг вырвалось, кажется, ненароком:

–  И Витя скоро поедет!

Оленич взял тоненькую руку Мирославы:

–  Не печалься, Слава. Он едет в военное училище, станет военным, офицером. Это настоящее дело для мужчин. И я буду очень рад, если вы сохраните свою дружбу. Я на тебя надеюсь, Мирослава.

Девушка покраснела, но все же пробормотала:

–  Мы договорились с Витей переписываться.

«Какая она еще юная!
– растроганно подумал Андрей, оглядывая тоненькую, как лозиночка, фигурку Мирославы.
– Сколько же ей? Лет семнадцать, не больше. У нее все юное, прекрасное…»

Девочки уже освоились и стали просить музыки. Витя и Эдик о чем-то горячо разговаривали, Николай Кубанов что-то доказывал Гордею, но на полуслове запнулся… Оленич оглянулся: в зал вошла Людмила и легкой походкой пошла прямо к нему. Все сразу умолкли, Кубанов тряхнул седым чубом и произнес:

–  О, всевышний! Что делаешь со мною? Зачем на старости лет я должен видеть самое великое твое чудо? Почему ты не явил мне его чуть раньше?

Людмила величественно, по-царски властно протянула руку в направлении Мирославы и Гали и промолвила:

–  Настоящее чудо - вот эти две юные богини!
– И потом, нахмуря брови, грозно спросила: - Кто привел сюда этих сказочных красавиц, чтобы посрамить меня, хозяйку этого вечера?

Андрей первый захохотал, смеялся Кубанов, смеялись все, кто был в комнате. Смущенный Витя подошел к ней и, виновато подняв на нее глаза, сказал:

–  Людмила Михайловна, я дерзнул… Думал, вам будет приятно. Ведь они ваши поклонницы!

–  А, ну тогда пусть остаются, - смилостивилась Криницкая.

А Галина сказала:

–  Ах, Людмила Михайловна! Я перед вами как статистка перед примой.

–  А почему молчит юная фея?

–  Я все время разговариваю с вами - в мыслях. Неужели вы не видите, не слышите, что я молюсь на вас?

Людмила Михайловна гордо повела глазами по лицам присутствующих и спросила:

–  Кто еще хочет воздать мне хвалу?

–  Я!
– Это подал голос Эдик.
– Когда вижу вас, то клацаю зубами как волк.

–  Я не Красная Шапочка…

–  Знаю. Но я хотел сказать, что у меня - клыки и постоянное чувство голода.

–  Тут нищим не подают!
– отрезала Людмила, немало разозлившись на пошлые намеки.

–  Волк не просит, а берет.

–  Здесь нет волчьих законов!
– сухо отрезала Людмила и отвернулась от Эдуарда.

Он же, как ни в чем не бывало, ухмыльнулся и громко объявил:

–  Пока фотограф не напился, пожалуйте на семейную фотографию! Снимаю всех вместе, каждого в отдельности и в разных вариациях. Жертвую на все общество тридцать шесть кадров!

Призыв Эдика возымел действие, все изъявили готовность заиметь снимок. Николай Григорьевич похвалил своего фотокорреспондента за проявленную инициативу и стал организовывать группу. Веселое настроение, охватившее всех, немного рассеяло душевное состояние Люды, но ей с трудом давались шутки. А роль гордой красавицы помогла ей сохранить спокойствие на лице. Андрей, следивший за ней, спросил:

–  Что у тебя на душе? Что-то произошло?

–  Не знаю, - шепнула она.
– Наверное, должно произойти. Это предчувствие. Ты далеко не отходи от меня. Сегодня я хочу быть рядом с тобой, вместе провести этот вечер. Он прощальный, и никакими шуточками не умалить, не убавить моей печали.

–  Поэтому ты оделась в черное?

–  Да. Хочу танцевать с тобой. Пойди пристегни протез, а костыли оставь. Помнишь, на вечере, когда мне исполнилось восемнадцать…

–  Тебе и сейчас восемнадцать. Ты всегда останешься для меня юной, восемнадцатилетней.

Людмила скомандовала:

–  Гордей, давай музыку. Всем танцевать!

Возвратился Оленич. Взял за руку Люду и повел ее, неуклюже отставляя в сторону протез. На его лице застыло напряжение и сосредоточенность, словно он решал труднейшую задачу.

22

Музыка текла точно река, подхватывая своим не быстрым, но мощным течением все на своем пути и унося в неведомые края. Гости самозабвенно отдавались во власть нарастающему половодью звуков. Андрей, почувствовав дрожь в мышцах ноги и ощутив, что культя задеревенела, а протез стал вдруг непомерно тяжелым, хотел было остановиться, но, взглянув на склоненное к его плечу счастливо умиротворенное лицо Людмилы, не решился прервать блаженное состояние ее души. Она сама внутренним чутьем угадала, что с ним делается, шепнула: