– Не может быть… - пробормотал он вслух.
– Не может быть. У меня мания величия…

…Какими стали ее глаза, когда он ей приставил к груди пистолет! Сначала в них было привычное глумление, потом удивление, а потом - ужас. Все эти выражения промелькнули мгновенно, но в его воображении они растягивались, и растягивались, и растягивались: глумление- у-д-и-в-л-е-н-и-е-ууу-жжж-ааааа-сссссс…

Теперь он начнет с чистого листа. Через полгода получит после тетушки (глумлениеудивлениеужас) наследство (а там и квартирка, и машинка, и золото-бриллианты), продаст все, и мамин (царствие ей небесное, бедненькой) домик продаст - и уедет в такое место, где никто его не знает. В Штаты… Нет, ну их! В Грецию - к теплому морю…

Господи-господи, как же он ее боялся, тетку свою! И мать ее в последнее время боялась. Почему? Да потому, что знала тетушка, кто отцу помог на тот свет перекочевать…

Вспомнив отца с пылесосным проводом в руке, которым он все время избивал и его, и мать, он крепче зажмурился, натянул одеяло на голову и начал подробно вспоминать ее глаза, когда он приставил ей пистолет к груди…

«О, моя королева, - думал он.
– Я сегодня сделал первый шаг к тебе!»

Борис Викторович занимался своим любимым делом: подбирал стихотворения для очередной публикации в рубрике «Слово». Эта полоса и еще одна, «Преданья старины», на которой публиковались очерки по краеведению и истории, были в полной власти пожилого зама.

Когда-то он окончил пединститут и несколько лет был учителем в сельской школе, преподавал русский язык, литературу и историю. Уже в то время публиковался и в городских газетах, и в центральных. Он очень долго работал в областной «Правде», из них лет пятнадцать - в должности ответственного секретаря, и уже было собрался уходить на пенсию, но возник Олег и предложил ему стать его заместителем.

– Мне подсказали, что вы - прирожденный редактор, тонко чувствуете слово, а я хочу, чтобы в новой газете материалы выходили не только объективные, но и грамотные, хорошо написанные.

Олег не прогадал, уполномочив Бориса Викторовича править материалы своих журналистов. По натуре его заместитель был человек мягкий, деликатный. Но только не с текстами! Никто из пишущих сотрудников «Объектива» косноязычием не страдал. И правку дяди Бори, как между собой звали они зама, порой не сразу замечали. Но, побывав в его руках, статьи волшебным образом приобретали особый аромат.

– И как я сама не догадалась из этого предложения сделать два!… А здесь всего два слова поменять местами! Ну дядя Боря, ну ювелир!
– восхищалась Лана.

Олег подбирал людей для своей газеты очень тщательно, и далеко не все его нынешние коллеги были журналистами по образованию. Саша Матросов, например, окончил юрфак - потому и занимался в газете журналистскими расследованиями. Таня, как и Борис Викторович, имела диплом учителя. А Костик и вовсе был врачом. Но журналистами рождаются. Специфика образования позволяла каждому сотруднику газеты выбрать свою тему. И потому, вопреки высказыванию Козьмы Пруткова о том, что нельзя объять необъятное, «Объектив» сумел разместить на своих двадцати четырех полосах все - от политики до юмора.

Сегодня, конечно, настроение в редакции было подавленное. Борис Викторович с утра собрал всех, как мог настроил на работу и сам сейчас старается делать все как! всегда… Охо-хо-хо, что же будет? Что будет?…

За дверью кабинета послышался топот, дверь с шумом распахнулась, отлетев к стене и, ударившись, поехала назад. Чья-то рука нетерпеливо толкнула ее, и на пороге возникла встрепанная и красная Татьяна.

– Борис Викторыч, да что же это такое!
– чуть не плача, закричала она.
– С троими, фу ты, с тремя… или с троими?

– С тремя, - разрешил ее сомнения Борис Викторович.
– А в чем дело-то?

– Ну вот, на сегодня договаривалась… И все - все!
– отказались от встречи! У одного совещание, другая в срочную командировку уезжает, третий… Третий сказал, что не хочет иметь дело с нашей газетой!

Борис Викторович смотрел на Татьяну приоткрыв рот. Неужели всего одна статья в неуважаемой «Параллели» способна разрушить репутацию и Олега, и его издания? Он закашлялся и начал шарить по карманам, не видя, что пачка сигарет и зажигалка лежат на столе, прямо перед ним. Татьяна плюхнулась на стул у его стола и, схватив ату пачку, вытащила из нее две сигареты, прикурила их, протянула одну заму. Некоторое время оба молча дымили, глядя друг на друга вопросительно.

– Видишь ли, какое дело, - начал наконец Борис Викторович, и эта фраза сказала Татьяне о том, как он волнуется.
– Мы, Танечка, не должны впадать в панику. Ну, не хотят с нами иметь дело - и не надо! Мы не сделали ничего плохого, наша совесть чиста. И Олег… Дмитриевич, вот увидишь, тоже ни в чем не виноват! Они пожалеют… еще как пожалеют, что так легко поверили во всю эту параллелевскую бредятину!… - Он помолчал, посмотрел на портрет своего любимого Пастернака, словно советуясь с ним о чем-то, продолжил уже спокойно-убеждающе: - Народ просто растерялся, не знает, как себя вести… Подождем. Вытаскивай, Танюша, запасы, дописывай, дорабатывай… Ничего, все наладится… Кто там еще есть в редакции?