Шрифт:
На глазах Майи показались слезы.
— Потом заснул, бедняга, вон на той тахте и больше не просыпался…
— Все божился солнцем своего Мисоуста дядя Кайхосро, — продолжала Майя, — каждое лето обучал для тебя нового сокола. Ждал до поздней осени, потом, не дождавшись, отпускал его на волю.
«На Эрамхута, — говорил, — похож мой Мисоуст и тоже, должно быть, любит соколов и кречетов». Прошлогоднего сокола держал до Преображения. А после смерти дяди Кайхосро кому же было смотреть за птицей? Цируния сняла с нее бубенцы и отпустила на волю.
Еще рассказала Майя, что Теймураз Эмхвари умер бездетным и что тетя Лиза скончалась от разрыва сердца.
Три состарившиеся девы, вот и все, что осталось от вашего рода. Теперь, сынок, от тебя зависит судьба потомства Вардана Эмхвари. Ты — надежда рода.
Цируния шепотом сообщила, что в этом году в Окуми устраивается малануроба. [61]
В комнате стоял запах плесени и сырости. Цируния разожгла огонь. Мать и сын засиделись у камина далеко за полночь.
61
Малануроба — народный праздник в Мегрелии.
— Помнишь, мама, мы сидели здесь двадцать лет назад? У тебя тогда не было ни одного седого волоска.
— Ни одного, Гулико… Был бы ты здоров, а седина — пусть ее, будет!
— А помнишь, мама, как ты рассказывала мне сказки? Ну-ка, скажи, какая была самая любимая сказка?
— Не то что сказки, и явь-то позабыла я нынче, Гулико!
— А я помню… «О башне, висящей в небе» — так называлась она. И в той башне жила красавица, и какой-то рыцарь вздыхал по ней.
— Да, и у рыцаря был золотой зуб, а у красавицы — золотые косы, — вспомнила Майя.
— Потом дьявол попутал эту красавицу, она отрезала свои золотые косы, и разлюбил ее рыцарь.
Майя уронила наперсток. Тараш поднял его.
— А помнишь, мама, как мы пускали в луже бумажные лодки? Будто это пароходы. На них я вез тебе полные сундуки алмазов… И вот, объехал весь свет и вернулся с пустыми руками…
— Ты мне дороже сундуков с алмазами, Гулико!
Тараш опустил голову.
МАЛАНУРЫ ПРИШЛИ
Лукайя Лабахуа появился в Окуми рано утром, когда Майя и ее сын сидели за завтраком. Он промок до нитки, стучал зубами и заикался. Оказывается, при переправе через Ингур аробщики для забавы сбросили его в воду.
— Куда ты так торопился? — спрашивает Майя.
— Завтра малануроба, — прошептал Лукайя с видом заговорщика.
Тараш улыбнулся. Он слышал, что из Тбилиси прислана сюда киноэкспедиция и малануроба устраивается для съемок.
Налил старику водки.
Тот сначала отказывался, потом выпил, но продолжал дрожать.
Тараш вынес ему свой серый костюм.
Майя переполошилась, даже ложку выронила, но не вымолвила ни слова.
После второго стакана Лукайя был уже изрядно навеселе. При виде нового платья у него заблестели глазки.
Всю жизнь Лукайя Лабахуа проходил в обносках семейства Шервашидзе. Никогда портной не снимал с него мерки и никогда не знал он той радости, какую испытываешь, одеваясь в новое, потому что всегда носил старье с чужого плеча.
Отодвинув чашку с чаем, Лукайя схватил брюки.
— Гы-ы… — смеется он.
Тараш повел его в соседнюю комнату.
— Как же я надену брюки без тесьмы, гы-ы? — лопотал Лукайя.
— Скорей одевайся, а то простудишься, — торопил Тараш.
Обнаружилось, что на Лукайя нет белья.
Тараш принес и белье.
Не понимал Лукайя, зачем ему белье?
Его тощее, посиневшее тело напоминало Тарашу тело Христа на византийских иконах.
Наконец старик натянул слишком длинные брюки на свои тоненькие, как у саранчи, ноги. От воротничка он отказался наотрез.
— Того и гляди, подскочит кто-нибудь и придушит! Отказался и от шляпы.
— Шляпа — для образованных, — заявил Лукайя и нахлобучил на голову свою рыжую папаху, взлохмаченную, как ястребиное гнездо.
У Тараша в Окуми был только этот костюм, который он отдал Лукайя. Стал просить мать, чтобы достала ему отцовскую чоху. [62]
62
Ч о х а — грузинская национальная одежда.
Майя встревожилась.
— Не след одеваться в платье покойника, — говорила она.
Но, конечно, уступила, принесла чоху.
Тараш почувствовал запах нафталина. И показалось ему, что к нафталину примешивается запах мертвеца, тот самый, который он ощутил, когда на парижском кладбище в последний раз целовал отца.
Надел шаровары, стянутые у пояса тесьмой, Лукайя смазал сапоги гусиным салом, и все же прошел час, пока Таращу удалось натянуть их на ноги. Потом принялся застегивать архалук.