Шрифт:
Во дворе илорской усадьбы Апакидзе шумел народ.
Молочные братья, свояки, соседи и молодые Мерчули, заложив за пояс полы чохи, деловито хлопотали на кухне, которая едва их вмещала.
В старинных торнях [16] пылали раскаленные угли, в пяти местах горели костры. На вертелах жарились быки молочные телки; отдельно готовили индеек, поросят, цыплят.
Густой жир, стекая в огонь, шипел, распространяя едкий запах. Неподалеку, на чурбанах, сидели старики в башлыках, наблюдая за работой молодежи; бородачи вспоминали старое время, рассказывали о давнишних пирах, о былых забавах.
16
Т о р н я — врытая в землю глиняная печь, в которой выпекают грузинский хлеб.
За липами был устроен шатер-«сепа», рассчитанный по крайней мере на пятьсот человек. Дежурные из молодежи суетливо сновали здесь и там, стараясь напоследок услужить славному хлебосолу Гванджу Апакидзе.
Но не только пышная свадьба справлялась здесь. Это было и последнее «прости» стариков уходящему прошлому, прощанье со старой апакидзевской семьей.
Старики сидели насупясь; кто курил трубку, кто набивал или чистил ее, постукивая о носок своей мягкой обуви.
Вокруг костров сидели пожилые гости; были среди них и такие, что приехали покутить, пображничать;
«Коллектив идет! Даешь гулять!»
Кулаки из отдаленных деревень понавезли птицы и скота на убой. Это было в ту пору, когда кулаки беспощадно истребляли свой крупный и мелкий скот.
Большая группа молодежи поджидала гостей у въезда в усадьбу, чтобы, подскочив, учтиво подержать старшим стремя или повод. В Грузии, если старший собирается сесть на коня или соскочить с него, — будь поблизости хоть сорок молодцов, все сорок подбегут к нему.
Молодые абхазцы, услуживая гостям секретаря райкома Арлана, выказывали этим свое уважение к нему.
Под кукурузниками, у заборов, у каждого кола, столба, крюка, у чуланов и погреба, у старых соколятников и псарен были привязаны лошади. Лошади стояли на привязи и у огородного тына, у частокола фруктового сада, у придорожного ивняка.
Звонкий смех женщин, доносившийся из кухни, гомон детей, ржанье лошадей, лай вспугнутых соседских собак наполняли двор. Абхазцам несвойственно шуметь на сборищах. Но здесь сошлись не только абхазцы, прибыли жители отдаленнейших деревень Мегрелии, и около двенадцати человек тбилисцев, в том числе семь трактористов и шоферов — охотники попользоваться хлебосольством.
Тбилисцы хвастались: «Так напоим мегрелов, что они покатятся из-за стола, как шары».
Апакидзе и Мерчули, Аланиа и Арланы, Малазониа и Мааны, Хвичиа и Гвичиа, Киуты и Тарба, молочные братья Гванджа и его детей не успевали управляться со встречей все прибывающих гостей. Приветствовали их, провожали по лестнице в дом, усаживали с бесконечными «пожалуйте» и «садитесь», с вежливыми расспросами о здоровье их самих и членов их семей.
Фигура Лукайя Лабахуа маячила в сумерках.
Он опасливо сторонился молодых, беспокойно сновал по двору, старался устроиться поближе к старикам. Но старики не обращали на него внимания, и Лукайя метался в эту лунную ночь, как старый нетопырь, застигнутый врасплох новым временем.
Никто не просил его пожаловать, сесть поудобнее, никто не подумал справиться о его здоровье. Лукайя дичился всех. И чем больше разрасталось сборище, тем сильнее чувствовал он свое одиночество.
Парни стали поддразнивать Лукайя и заманили его в винный погреб, говоря: «Тебя зовет Тараш». Они знали, с каким благоговением относится старик к Тарашу.
Стали предлагать ему вино.
— Не пью я, капли в рот не беру.
— Как это «не пью»? Зачем же пришел на свадьбу, если не пьешь? Верно, с недобрыми намерениями явился ты сюда, хочешь несчастья новобрачным!
Взяв в руки кусок хлеба, памятью матери клялся Лукайя в преданности апакидзевской семье.
— Милостью Илори клянусь, не пью я.
— Милостью Илори? Ха-ха-ха! — гоготали парни. — Где же твой Илори? Твой знаменитый быкокрад, твой Георгий давно сбежал. Мы уже и крест сняли. Скоро и образа отправим в Тбилиси в музей.
Хотя Лукайя Лабахуа не знал, что такое музей, тем не менее у него подкосились колени и, потеряв силы, он опустился на землю.
Тогда парни приставили к его рту огромный рог.
Сильно сопротивлялся Лукайя этому первому рогу (ни хмеля, ни близости женщины не знал в своей жизни старик), но второй и третий он осушил уже без особых настояний и упрашиваний.
Потом долго кружил по двору Лабахуа, пока не набрел на Тамар, сидевшую под чинарой; там же были Дзабули, Каролина, Арзакан и Тараш Эмхвари. Уединившись, они беседовали о сегодняшних скачках, говорили о том, что судьи были пристрастны: на средних скачках первенство по-настоящему взял Кац Звамбая, между тем приз дали Малазониа; победу на малых скачках, вместо Абдуллы Рамаз-оглы, присудили Лакербая…