На допросы вызывали друзей и знакомых поэта, где им предъявлялись нелепые с точки зрения здравого смысла обвинения в антисоветской деятельности, в осуществлении связи с открытыми в Москве «контрреволюционными организациями». И самое страшное и необъяснимое – подозреваемые признавали свою «вину», клеймили себя и своих недавних товарищей. В том числе и Янку Купалу: вечера в гостеприимном доме поэта, где горячо обсуждались пути развития культуры Белоруссии, в показаниях, полученных ГПУ, превращались в контрреволюционные сборища, пьяные оргии, а хозяин дома выступал в роли главного идеолога «национал-демократизма».

Обратимся к документам.

Наркому земледелия БССР, бывшему члену партии Д. Ф. Прищепову, тяжело было «изобличать» Я. Купалу. Частые повторы, косноязычие, самоосуждения говорят о том, что «показания» писались под чью-то диктовку или, во всяком случае, под чьим-то надежным контролем. А ведь статьи и выступления, действительно принадлежащие Прищепову, отличали ясность и лаконичность изложения.

Из дополнительных показаний арестованного Д. Прищепова от 22 сентября 1930 года:

«Квартира Я. Купалы, как и Некрашевича (белорусский языковед, академик, вице-президент АН БССР в 1929 г. – Н. З.), тоже служила местом разных политических и партийных разговоров. Там бывали: я, Игнатовский (президент АН БССР в 1929-1931 гг. – Н. З.), Василевич (второй секретарь ЦК КП(б)Б в 1927-1930 гг. – Н. З.), Балицкий (нарком просвещения БССР в 1926-1929 гг. – Н. З.), Стасевич (заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК КП(б)Б в 1927-1930 гг. – Н. З.), Жилунович (писатель, академик АН БССР. – Н. З.), А. Червяков (председатель ЦИК БССР в 1924-1937 гг. – Н. З.), Чарот (писатель, редактор газеты «Советская Белоруссия» в 1925-1929 гг. – Н. З.), М. Зарецкий (писатель. – Н. З.), Ильюченок (заместитель председателя «Белпайторга» в 1930 г. – Н. З.), Шипилло (директор комиссии Инбелкульта по составлению словаря белорусского языка в 1927-1930 гг. – Н. З.) и другие партийцы, а также беспартийные интеллигенты: Лесик (академик АН БССР с 1928 г. – Н. З.), Колас, Тремпович (сотрудник Белгосуниверситета в 1930 г. – Н. З.), Ал. Цвикевич (ответственный работник Белгосиздательства с 1929 г. – Н. З.), Ластовский (секретарь АН БССР с 1928 г. – Н. З.) и другие. Там затрагивались самые разнообразные политические вопросы, о них говорили между прочим, но этот разговор «между прочим» имел практический характер, потому что когда А. Балицкий и др. партийцы говорили о выдвижениях тех или иных кандидатур, то эти кандидатуры работников потом выдвигались, назначение их проводилось. Безусловно, квартира Янки Купалы служила местом для национал-демократической интеллигенции, которая пользовалась квартирой Янки Купалы для того, чтобы, пользуясь присутствием там разных партийцев, использовать эту квартиру для проведения своей национал-демократической политики. Фактически квартиры Я. Купалы и Некрашевича служили главным местом, где встречались партийцы с беспартийной интеллигенцией, и первое место, конечно, занимала квартира Янки Купалы. Его авторитет был очень велик как среди беспартийной интеллигенции, для которой являлся «властителем дум», так и среди партийцев. Для меня лично он являлся очень большим авторитетом, и я его считал барометром белорусской интеллигенции, которая его считала своим кумиром. Каждым стихотворением Я. Купалы зачитывались.

– Национал ли демократ Я. Купала?

– Да, безусловно, нац[ионал]-демократ и его стихотворения в советском духе по моему мнению были формальными, потому что, например, стихотворение «Сыходзiлiся [так в тексте показаний] вёска з яснай явы, як сон маркотны, нежаданы» – так было напечатано.

Фактически было написано так: «сыходзiлiся вёска з яснай явы, як сон i сумны i жаданы» и только, кажется, под напором тов. Ульянова (представитель наркома иностранных дел СССР при СНК БССР. – Н. З.) Я. Купала переработал свое стихотворение, которое и получилось таким, что Я. Купала за коллективизацию, за социалистическое сельское хозяйство. Между тем, Янка Купала идеализировал деревню – по «нашенивски» и с такими взглядами на идеализацию вёски единоличного х[озяйст]ва остался. По моему мировоззрению, он, безусловно, остался до конца «нашенивцем» и остался таковым и сейчас. Я. Купала вообще говорить на коммунистические темы не умеет, но его короткие замечания по тем или иным вопросам были, безусловно, безгранично авторитетны для белорусско-национал-демократической интеллигенции, для которой он был кумиром. Такой же политический вес его замечания имели для партийцев. Пользуясь тем, что он народный поэт, его квартира для национал-демократической интеллигенции, безусловно, служила политическим клубом. Там (на квартире) устраивались политические банкеты, на которых присутствовали партийцы и беспартийные. Кроме этих банкетов, завсегдатаями у Я. Купалы были – П. Ильюченок, Шипилло. Оба последние, хотя и члены партии, являются законченными национал-демократами. К такой категории принадлежу и я. Национал-демократом я сделался благодаря частым встречам с национал-демократической интеллигенцией у Я. Купалы, а также и под влиянием Я. Купалы, которого я очень любил как талантливого поэта Белоруссии, голос которого для меня служил безграничным авторитетом.

Я. Купалу нужно считать как самую видную фигуру среди интеллигенции, но, чтобы он сам ставил политические вопросы, я этого не слышал, но замечания свои он делал и почти всегда.

Вся белорусская интеллигенция с ним очень считалась, поэтому его замечания имели большой вес для нас, партийцев и беспартийной интеллигенции, и он являлся самым авторитетным человеком для белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции и этим самым он являлся одним из лидеров белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции. Насколько я помню, он был и для нас, партийцев, выразителем всех дум белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции и, поэтому наше хождение к нему, также хождение к нему беспартийной интеллигенции носило политический характер.

Д. Прищепов.

22. IХ. 30 г.

На квартире у меня, когда я был беспартийным, кажется перед моим отъездом на Полесскую станцию, был у меня Г. Горецкий (директор Института сельского и лесного хозяйства при СНК БССР в 1927-1930 гг. – Н. З.) и не помню, был ли кто-нибудь еще или нет. С ним я говорил о том, что бьют белорусов и белорусских коммунистов и что Василевич прошлепал и проводя при Кнорине (первый секретарь ЦК КП(б)Б в 1927-1928 гг. – Н. З.) оргработу, не поназначал секретарями своих белорусских партийцев, тогда бы ничего этого не было и белорусов бы не били. Я ему сказал, что было время, когда я был связан с большинством секретарей окружкомов. Я вместе с Волынским пользовался большой властью и не допускал таких фактов, чтобы били наших работников. А теперь положение такое, что белорусский актив дискредитировали, поснимали с постов, поисключали из партии и единственная надежда на Западную Белоруссию. После этого я просил у него собрать мне материалы по статистике, потому что я хотел писать работу по аграрному вопросу Зап[адной] Белоруссии, а также «социально-экономические причины громадского движения». Г. Горецкий мне, помню, перед отходом сказал: «Да, правильно, бери установки на десятки год». После этого я с Г. Горецким не встречался. Звонил один раз о том, чтобы осмотреть выставку, но Г. Горецкий сказал, что не прислали лошадей с картофельной станции, и я на выставку не поехал. Звонил я Г. Горецкому из квартиры Я. Купалы, где был вместе с М. Зарецким. Там, на квартире у Янки Купалы, проживает один студент, которому я предлагал написать экономическую работу на тему «Может ли быть организована в Белоруссии самостоятельная финансовая система», он мне что-то сказал – я не помню, но я сказал, что политикой теперь заниматься не буду, а буду изучать нормы навоза и проблему урожайности белорусского Полесья.

Д. Прищепов».

Особый интерес, который проявляли органы ГПУ к поэту, не был случайным: для успешного завершения дела «Союза освобождения Белоруссии» не хватало главы контрреволюционного подполья. По мнению следователей, кандидатура Купалы «подходила» на эту роль больше других – только масштаб личности руководителя мог свидетельствовать об особой опасности раскрытой организации.

Поэтому так старались следователи получить показания о «руководящей деятельности поэта».

Из дополнительных показаний С. М. Некрашевича от 1 ноября 1930 года:

«Янка Купала является наиболее яркой фигурой белорусского контрреволюционного национал-демократизма. Он сам сознавал свою роль в этом контрреволюционном движении, и в минуты откровенности называл себя «главным нацдемом». Однако, несмотря на то, что я его знаю десять лет, говорить о его нац[ионал]-демократизме довольно тяжело. Дело в том, что Я. Купала никакой административной деятельностью не занимался и таким образом конкретных проявлений нац[ионал]-демократизма допускать не мог. Правда, до 1927 г. Купала работал в Терминологической комиссии ИБК (Институт белорусской культуры, предшественник Академии наук БССР. – Н. З.), но здесь он только являлся рядовым членом. Приблизительно с 1927 г. Я. Купала, получив персональную пенсию, никаких служебных обязанностей не имел. Хотя он и являлся действительным членом ИБК, а потом БАН (Белорусская Академия наук. – Н. З.), однако ни на какие заседания не ходил, даже на доклады по своей специальности (литература), а если раньше и бывал на таких заседаниях как сотрудник Терминологической комиссии, то никто его выступлений не слышал. Правда, как сотрудник Терминологической комиссии, он ярко выявил себя в обработанной им терминологии «теории и практики литературного искусства», дав здесь в погоне за самобытностью белорусского языка наиболее характерный образец его искажения.