– А я вообще эстет, – Влас обнял меня на глазах у невидящего трупа, – иначе не подсел бы к тебе в этой кафешке. Я еще тебя нащелкаю, и ты поймешь… Сделаю шикарное “ню”, прибалтийская школа отдыхает. Представляешь – ты за матовым стеклом, голая, контуры не видны, есть только четкое изображение соска, прижатого к стеклу. Ну как?

– С ума сойти. А теперь помоги мне.

Я должна была сделать это, и я сделала. Едва не теряя сознание от отвращения, я обшарила карманы Сирина, достала связку ключей, документы и записную книжку.

– Что за ключи? – спросила я Власа, поболтав связкой в воздухе.

– Этот, длинный, с бородкой, – от московской квартиры. Английский – от нашего временного пристанища, у меня такой же… Об остальных я ничего не знаю.

– Ладно, выясним по ходу пьесы.

Мы перетянули труп в дальний угол комнаты – причем Влас, испытывавший, как оказалось, к мертвому Сирину чувства не большие, чем к раздавленной колесом мыши-полевке, взял его за голову. Мне достались ноги, обутые в стоптанные советские ботинки: ни дать ни взять сотрудник оборонного КБ, уволенный по сокращению штатов. После этого я сняла снимки Грека и все записи со стены, протерла ручки мокрой тряпкой и прикрыла дверь.

…Влас складывал в сумку оружие. Сверху он набросал свой утлый багаж: пару рубашек, свитер, кассеты с Тарантино и выуженные из-под кровати номера “Плейбоя”.

– Это еще зачем? – удивилась я.

– Для конспирации, любовь моя, только для конспирации. Пока ты со мной, я смело могу переключаться на “Мурзилку”.

Влас положил фотоаппарат в футляр и застегнул “молнию” на сумке. Когда приготовления были закончены и квартира лишилась наших отпечатков, он сказал:

– Жду дальнейших указаний, товарищ командир.

– Теперь поедем ко мне, хорошенько выспимся, а завтра займемся твоим Греком.

– Нашим. Нашим Греком. Труп-то здесь оставляем?

– Нет, с собой заберем. Заспиртуем и сдадим в анатомический театр. Ты меня удивляешь.

– Да, действительно… Никогда не был в Италии, – мечтательно протянул Влас.

…Я проснулась оттого, что он целовал меня. Голова раскалывалась, ей нужна была пачка анальгина, а не дурацкие чувственные поцелуи. Но ответить пришлось, чтобы не разочаровывать жеребца. Ко мне возвращалась память, а вместе с ней и картинки с выставки – мертвый киллер, развороченная голова в нимбе крови; та же голова, ограниченная зернистым рисовым пространством фотоснимка; связка ключей, ледовое побоище и убийство Кеннеди, затертые до дыр кассеты Тарантино…

Сосредоточенная переносица Власа появлялась в поле моего зрения и исчезала вновь, он честно отрабатывал черствый хлеб героя-любовника – и мне ничего не оставалось, как ответить на его страстные чувства.

"Сегодня суббота, – безразлично подумала я, когда он выпустил в меня торжествующую струю, – сегодня суббота, вечером уходит паром, билет еще не просрочен, еще не поздно…"

Поздно. Поздно.

…Днем мы отправились на исходную позицию, на местечковый Олимп, с которого, как древнегреческие боги, в ближайший понедельник решим судьбу нашего зарвавшегося соплеменника. Влас долго вел меня какими-то сомнительными проходными дворами, загаженными подъездами, чердаками, полными кошек и стертой памяти о золотом веке Петербурга. Я почти выдохлась, когда он наконец привел меня к железной двери и сказал:

– Это здесь.

Дверь оказалась запертой.

– Вот черт! – досадливо сплюнул Влас. – Из башки вон… Чертов замок. Фигня какая!

Он пнул ногой неприступную дверь, его лицо сморщилось, как у ребенка, которому не досталось йогурта на завтрак.

– Ну-ка попробуй, – я достала из кармана связку ключей Сирина. Я не брала се специально, она лежала у меня в кармане с прошлой ночи, и я совсем забыла о ней. Я не проверила содержимое карманов, как не проверила содержимое сумки, где лежала кассета и записная книжка Нимотси, – тогда, летом… Моя забывчивость становилась не только стилем, но и действующим лицом, способным вовлечь меня в самые невероятные передряги.

– Ну у тебя и башка! – восхитился Влас. – Приятно все-таки работать с профессионалом.

Один из ключей – второй по счету – действительно подошел к двери, и мы оказались на узком длинном чердаке, который венчало слуховое окно.

– Ну, как тебе правительственная ложа императорского театра оперы и балета? – горделиво спросил Влас, будто он сам являлся архитектором этого чердака.

– А что слушать-то будем? – в тон ему спросила я.

– “Половецкие пляски”. А также оперу “Коварство и любовь”.

– Лучше уж балет “Идиот” посмотрим.

– А что, и такой есть? – удивился Влас.

– Есть, есть, не сомневайся.

Я осмотрела чердак.

Место для преступления было выбрано идеально: все прилегающие улицы просматривались, а следовательно, и простреливались. Нужно было очень хорошо знать город, чтобы остановиться на этом чердаке.

– А нас не засекут? – спросила я.

– Сегодня суббота, никого нет. Кстати, его офис прямо напротив. – Влас взял на себя обязанности гида.