— А то! Кабы нет, его б в ущельи закололи, вместе с братцем.

— Ну так вытащи его из корыта и отправь на кухню, в тепло.

— На кой? Будет сидеть в клетке в конюшне. Лошадей там нет, никого не потревожит. Опять же воздух свежий, крыши-то почти не осталось.

— Ох, и туп же ты, Коготь. И как тебя вожаком выбрали?

— Не забывайся, Лунь! — Коготь с трудом сдержал рычание. — Я уважаю твой возраст и опыт, но только до тех пор, пока ты уважаешь мою власть.

— А я уважаю власть, когда она разумна. Иначе за властителя можно и бешеного пса принять, — Лунь, напротив, говорил совершенно спокойно.

Пленник слушал их разговор будто сквозь сон. Ему стало тепло и совершенно безразлично, что случится с ним завтра, через неделю или через час. По большому счету, младший сын Соколиного уже мертв. А мерзкий пес-оборотень, занявший его тело, подлежит уничтожению.

— Что тебя не устраивает в моих действиях, Лунь? — спросил взявший себя в руки Коготь.

— Если щенок сильно замерзнет, он заболеет. И оборот тут не поможет, ты знаешь. А он у тебя синий весь, по-моему, и трястись перестал. Ты подойди, посмотри, может околел уже?

Коготь выругался, подошел к пленнику и потрогал за шею под челюстью. Тот никак не отреагировал.

— Не, живехонек. Заснул, что ли? Мыться, понятно, уже не будет. Да не боись, Лунь. Я сам как-то под лед провалился, когда в Яре жил, на двух ногах был и не перекидывался, а даже насморка не заработал. У нас, детей Клыкастого, кость звериная. И у этого теперь тоже.

— Коготь, Коготь, — покачал головой Лунь. — Ты когда под лед провалился, небось, сытый был? Мясо на костях имелось?

— У меня всегда мясо на костях имеется. Вожаку иначе нельзя, ты ж знаешь. Почитай, каждую седмицу находятся желающие мое право оспорить.

— А щенка ты до чего довел? У него кожа прямо на кости натянута. Вон, все позвонки на хребте сосчитать можно, про ребра и вовсе молчу. Околеет он у тебя. Тащи в кухню, если живым нужен. А я, так и быть, помогу. Напою, чем следует, глядишь, завтра здоровый проснется. Но жрать будет сильно хотеть, так что ты отправь кого из своих за свежатинкой. Замковые крысы тут не сгодятся.

В этот раз Коготь разразился целым потоком ругательств. Досталось Соколиному, его хилому потомству, людям вообще, псам и чересчур знающим старикам, вечно лезущим, когда не спрашивают. Отведя душу, вожак кликнул одного из оборотней помоложе.

— Бери эту падаль и тащи в кухню, — кивнул на скорчившегося в корыте пленника. — Да поосторожней! Он мне живым нужен. Лунь, топай с ним. И не забудь, что обещал. Мясо будет.

Этих слов младший княжич уже не услышал.

Пленник очнулся и увидел над собой закопченный каменный свод. Попытался пошевелиться, но не смог двинуть ни рукой, ни ногой. Даже голову повернуть не получилось.

— Проснулся? — раздался знакомый спокойный голос, как ни странно, не вызвавший ни отвращения, ни ненависти. — Не бойся, все с тобой в порядке. Шевелиться не можешь от слабости. Оставался б человеком, вчера бы сдох. А так выкарабкаешься. Поешь, и к вечеру встанешь. Погоди, сейчас принесу.

Вскоре у рта появилась выщербленная глиняная миска, в которой поблескивала вкусно пахнущая жидкость. Думать было почти также тяжело, как шевелиться. Пленник просто прильнул губами к оббитому краю и стал пить крепкий мясной бульон. Глотание оказалось тяжелой работой, и, напившись, парень тут же заснул, а когда проснулся, смог двигаться и чувствовал ужасающий голод.

Повернул голову и увидел, что лежит у очага в разоренной кухне. Спину греет шкура, брошенная на соломенный тюфяк, сверху укрывает подбитый мехом теплый плащ. Дневной свет проникает в окно, большинство стекол которого уцелело, но изрядно заросло пылью. У стола сидит немолодой оборотень — кажется, его зовут Лунь — что-то режет и бросает в миску.

Лунь обернулся, будто почувствовав взгляд пленника. Лицо его выражало удовлетворение.

— Вижу, уже двигаешься. Сидеть можешь?

Парень заворочался и с трудом сел, привалившись голой спиной к теплым камням очага.

— На, сам ешь.

Лунь поставил ему на колени большую миску с бульоном, в который было щедро положено мелко накрошенное вареное мясо. По густоте варево напоминало не суп, а кашу, и пахло так, что в голове совершенно помутилось. Пленник, не дожидаясь ложки, схватил миску обеими руками и стал жадно хлебать через край, шумно чавкая и глотая. Он не только утолял какой-то нечеловеческий, неизведанный прежде голод, он еще и ел вкусную теплую еду, а не сырую тухлятину, как все бессчетные дни до этого.