Кроме чисто военных вопросов, пленные давали хорошую и верную картину настроения противника.

По вопросу о своих политических взглядах они заявляли, по большей части, что придерживаются взглядов, провозглашаемых национальными партиями их отечества. Очень редко встречались признававшие себя социалистами и державшиеся соответствующим образом.

Первые французские пленные находились всецело под впечатлением натравливающей пропаганды, которая велась во французской армии против немцев. Они дрожали от страха, что немцы будут их пытать и убивать и внушали презрение. Будучи успокоены на этот счет, они проявляли, по большей части, радость по поводу своего выхода из боя. Настроение их по вопросу об исходе войны было сплошь уверенным. По ним можно было заметить, что другое настроение во французской армии не допускалось. Если единичные из них оказывались слабыми, то они все же стеснялись признаться в этом перед другими. Дисциплина значительно отставала от английской. Отсутствовало уважение к офицерам и унтер-офицерам, которые, со своей стороны, не отличались начальническим видом английских чинов. Во время бунтов во французской армии пленные были в ворчливом настроении. Французские колониальные войска, в которых белые французы были перемешаны с черными, были безукоризненной войсковой частью, равно как негры и мадагаскарцы, возведенные французским правительством в [179] французское гражданство. Они были жестоки и презирали жизнь, в качестве пленных они были неподатливыми и с трудом поддавались работе переводчика. Среди мадагаскарцев находились высокоинтеллигентные люди, оказывавшиеся при хорошем обращении добродушными и легко дававшие показания. Показательно было, что они неоднократно жаловались на господствующую у французов грязь. Аннамиты и другие цветные народы использовались, главным образом, лишь в качестве рабочих частей в прифронтовой полосе. Они попадали, поэтому, в плен лишь во время прорывов, доходивших до этой полосы, или одиночками, когда находились слишком далеко. Магометане были сплошь настроены дружественно к немцам и заявляли, что сражаются против немцев лишь по принуждению.

Португальцы производили плохое впечатление, настроение их было подавленным, о Германии они имели довольно смутное понятие и причин своей борьбы с ней они не понимали. Они рассказывали равнодушно обо всем, что знали.

Бельгийцы, поскольку они являлись валлонцами, были преисполнены ненависти, а фламандцы, напротив, не скрывали своих симпатий к Германии.

Англичане соблюдали и после пленения строжайшую дисциплину. До самого конца 1916 года они были приучены оставаться ночью на открытом воздухе без прикрытия. Железная дисциплина, поддерживавшаяся строгими наказаниями, вошла им в плоть и кровь. Из одного захваченного английского приказа вытекало, что за одиннадцать месяцев 1917–18 года было расстреляно 65 человек, в том числе много офицеров, по большей части за трусость перед врагом, но также и по более мелким поводам. Все пленные были уверены, что их правительство выиграет и эту войну, как и все предыдущие. Редко лишь проявляли они склонность к мысли, что Англия может столковаться с Германией. У французов также мысль эта в отношении Франции встречала отзвук лишь в редких случаях, да и то лишь почти исключительно у южан. Обращало на себя внимание, что ирландцы также высказывались в борьбе с Германией за Великобританию. Английские батальоны из Южной [180] Африки, бывшие отборными войсками, доставляли среди пленных много германофилов. Пленные из английских колониальных войск, впрочем, сплошь проявляли дурное настроение вследствие того, что их особо ценные дивизии ставились на самые горячие участки фронта и использовались до последнего человека. Австралийцы напирали со злобой на то, что, будучи будто бы назначены в Египет, они были отправлены на театр военных действий во Францию. Но все эти колониальные войска, подобно ирландцам, были, в общем, настроены за Великобританию и уверены, что Англия никогда не вступила бы в войну, если бы она ее не рассчитывала наверняка выиграть.

До своего вступления в войну американская армия бывала по политическим причинам, неоднократно представлена в Германии и на театре военных действий депутатами своего офицерского корпуса, хотя штабам и войсковым частям трудно было растолковать, почему должны быть на германском фронте американские офицеры, когда изготовленные Америкой снаряды убивают германских солдат. Офицеры действительной службы производили впечатление дружественно настроенных и, во всяком случае, не враждебных немцам. Это же отношение можно было уловить и в плену, хотя их высокоразвитое чувство долга исключало всякое выявление этого настроения. Напротив, мобилизованные во время войны из других профессий офицеры проявили враждебное немцам настроение. Не одинаковым казалось и настроение нижних чинов. Они видели в войне нечто вроде крестового похода, повторяли, по большей части, ходячие фразы, ведшейся у них на родине английской пропаганды, и считали само собой понятным доведение войны до полного уничтожения позорной Германии. Были, однако, и такие, для которых война с немцами была войной с единоплеменниками, особенно, когда они увидели цветные войска французов или были принуждены драться с немцами бок о бок с ними. К цветным они питали презрение, граничившее с отвращением. К самой войне они относились различно. Солдаты действительной службы проявляли скромный военный характер, который лучше всего выразил один пленный из первой американской дивизии: [181]

«Нашей задачей является убивать или быть убитыми».

Среди мобилизованных на войну было много таких, которые считали войну, как таковую, несправедливостью и не скрывали своей радости по поводу избежания ее. Американские пленные были, пожалуй, еще крепче английских. Но само собой понятно, что вначале выносливость их была меньше. Так как дивизии прибывали одна за другой и всегда имелись новички, то картина настроения американских пленных была неоднородной. Первые отправленные во Францию вновь сформированные дивизии были, по-видимому, составлены из жителей тех штатов, которые были враждебны немцам, в которых английская пропаганда пустила крепкие корни, и на которых правительство президента Вильсона считало возможным опереться в первую очередь. Пленные из дивизий, поступавших позднее из штатов Пенсильвании, Нью-Йорка, Нью-Джерси, Иллинойса и других штатов Запада, по отношению к немцам были настроены скорее дружественно. Пленные одной из сформированных в этих штатах дивизии единогласно показали, что они пошли на войну с Германией лишь по принуждению и против своей воли.

Показания пленных давали возможность заглянуть и во взаимоотношения различных союзных войск между собой. Они не были товарищескими, величайшим наказанием было и приводило к бунтам, если их помещали вместе на транспортах и в лагерях военнопленных. Особенно велико бывало возмущение, когда цветные попадали в тесное личное соприкосновение с пленными европейцами. Французы отказывались, также, и от слишком близкого общества союзных им русских. Судя по поведению пленных, невозможно было говорить о верном братстве по оружию между неприятельскими войсками. Скорее можно было думать, что только политика по отношению к Германии связывает их между собой. Если бы германское правительство интересовалось этой областью, и если бы с германской стороны велась политическая пропаганда, то данные ее дали бы много такого, что могло бы быть успешно использовано для фронтовой пропаганды.

Англичане смотрели на французов сверху вниз, [182] жаловались на их нечистоплотность и насмехались над их слабой дисциплиной. В английской прифронтовой полосе с французским населением обращались, по словам английских пленных, с драконовской строгостью. Зато в тылу английского фронта было гораздо больше порядка, чем в тылу французского фронта. Значительные отряды английской полиции и жандармерии заботились о безусловном проведении в жизнь всех вызванных войной распоряжений. В отношении населения англичане были нетребовательными лишь постольку, поскольку их штабы избегали, по возможности, размещения в замках, а охотнее селились в помещениях, которые лишь с трудом могли быть обнаружены летчиками и артиллерией, по большей части в асбестовых бараках. С трудом удавалось, поэтому, на основании допроса пленных установить на карте местопребывание английских штабов. Английские пленные говорили об оккупированной Франции, как о неприятельской стране, и о строгих мероприятиях против населения, как о чем-то само собой понятном. Английские офицеры заявляли германским офицерам разведки, что не понимают гуманного отношения немцев к французскому населению. Их удивление было тем сильнее, что и они были пропитаны пропагандой о жестокости немецкого ведения войны. Если подумать о том, сколько различных человеческих рас прошло через французскую прифронтовую полосу за четыре года войны, то можно будет понять впечатление многих военнопленных о том, что населению германской прифронтовой полосы жилось гораздо легче, нежели населению французской.

То же самое относится и к бельгийской прифронтовой полосе. Фламандские пленные особенно жаловались на барское поведение англичан и на беспощадно применяемый ими метод разрушения бельгийских местностей. Французские пленные против неуважения со стороны английских внешне не протестовали, а французские офицеры, которым англичане не отдавали в плену чести, проявляли по отношению к ним известное стеснение. При этом вначале французы чувствовали себя, в качестве солдат, выше англичан и часто пренебрежительно [183] отзывались о малоценности английских дивизий, по большей части, вновь сформированных. Национальная гордость французов страдала, по-видимому, от того, что они принуждены были признавать англичан спасителями Франции. Лучшее питание англичан возбуждало в них зависть. Они жаловались на нахальное, барское поведение своих союзников во Франции и навязчивое приставание английских солдат к французским женщинам. Они их ненавидели за беспощадное разрушение английской артиллерией и летчиками французских поселений на германском фронте и в тылу его. Они выражали часто свою злобу против союзников и заявляли, что охотнее всего вместе с немцами выбросили бы их из Франции, особенно когда во французской армии распространилось мнение, что англичане никогда уже не очистят французских гаваней на канале.

Когда Америка объявила войну Германии, уверенность пленных в победе значительно усилилась. С воодушевлением ожидали они прибытия американских войск. Вскоре, однако, у французских и английских пленных стал заметен поворот в обратную сторону. Тщеславие их страдало от признания американцев спасителями в нужде. Само собой понятная незначительная ценность вновь сформированных американских дивизий и их первоначальная беспомощность почти во всех военных вопросах, влекли за собой известное пренебрежение к американским войскам со стороны привыкших к войне англичан и французов. Правда, после того как американцы быстро и успешно прошли военную школу, они завоевали себе своей храбростью признание союзников, но так как теперь именно они действительно стали спасителями в нужде и явно выражали свою американскую гордость, то существовавшая всегда между американскими и прочими пленными отчужденность оставалась неизменной. На вопрос об отношении американских войск к французскому населению сообщали, что они старались держаться корректно и осторожно и обнаруживали более естественную и добровольную дисциплину. Так как они получали большое жалование и сыпали деньги полными пригоршнями, то страдающее население видело в них выгодных и более [184] желательных гостей, чем английские солдаты и даже чем собственные войска.