Лгунишку слезы не спасут.

"Сто лет на каторжной галере" -

Свой приговор выносит суд.

И что же - бабушки твердят нам,

И в летописи я прочел:

Отбыв сполна тот срок проклятый,

Вор… поклонился и ушел!

Любовь моя, ты так сурова,

И приговор твой так жесток.

"Навек" - немыслимое слово,

Тебе не выждать этот срок.

Хоть двести лет, хоть триста дай мне,

Я выживу, перетерплю

И докажу, отбыв изгнанье,

Всю нераскаянность свою.

Красавица - в беде. Ей нужен добрый ангел

Он выручал уже не раз.

Он платит за такси, готовит ужин, ванну,

Кладет примочки на подбитый глаз.

О денежных делах красавица молчит -

Стыдится и хитрит сначала.

Но ангел вынет чек из-под крыла

И спросит, сколько задолжала.

(В постели завтрак: кофе, тост, яйцо,

Сок апельсиновый и джем вишневый.

Сто лет уже так сладко не спалось!

И укоризны - ни полслова.)

Красавица его готова обожать

Почти как мамочку (она была святая).

Воздать за все и долг вернуть сполна

Торжественно и пылко обещает.

Приободрясь и малость раздобрев, -

Красавица берет перо, чернила

И - злому ангелу послание строчит,

(Сто лет уж так не веселилась!).

Обидчику, мерзавцу, сутенеру,

Который бьет ее и нагло врет,

Который - сущий черт и, видно, скоро

Назад красотку уведет.

Мой добрый ангел, не глядите хмуро!

Поступок щедрый - сам себе награда.

Когда настолько родственны натуры,

Союзу их мешать не надо.

Мне, как послу от Нездешней державы

(Гласит протокол), предоставлено право

На экстерриториальный статут

В Разъединенных Штатах Там и Тут.

С там-и-тутцами нынче уж редко доходит о драки,

Мешочков с песком не готовлю на случай атаки,

И, хотя министерство финансов, конечно,

Официально не знает валюты нездешней,

При обмене, как правило, нет затрудненья,

И наряд мой - уже не предмет осужденья,

И с вопросами робкими разного рода

Что ни день обращаются жители почтой и с черного хода.

Ее оскорбляют хитрец и святой,

Когда середине верны золотой.

Но мы, неразумные, ищем ее

В далеких краях, где жилище ее.

Как эхо, мы ищем ее, как мираж, -

Превыше всего этот замысел наш.

Мы ищем достоинство в том, чтоб уйти,

Чтоб выгода догм нас не сбила с пути.

Проходим мы там, где вулканы и льды,

И там, где ее исчезают следы,

Мы грезим, придя к неприступной скале,

О белом ее, прокаженном челе,

Глазах голубых и вишневых губах,

Медовых - до бедер - ее волосах.

Броженье весны в неокрепшем ростке

Она завершит, словно Мать, в лепестке.

Ей птицы поют о весенней поре.

Но даже в суровом седом ноябре

Мы жаждем увидеть среди темноты

Живое свеченье ее наготы.

Жестокость забыта, коварство не в счет…

Не знаем, где молния жизнь пресечет.

Как только твой затмившийся рассудок

Остудит тьма, припомни, человек,

Что выстрадал ты здесь, в Самофракии,

Что выстрадал.

Когда минуешь реки царства мертвых,

Чьи серные пары иссушат горло.

Судилище предстанет пред тобой,

Как чудо-зал из оникса и яшмы.

Источник темный будет биться слева

Под белой мощной сенью кипариса.

Ты избегай его, ведь он - Забвенье,

Хотя к нему спешит обычный люд,

Ты избегай его.

Потом увидишь справа тайный пруд,

А в нем форель и золотые рыбки

В тени орешника. Но Офион,

Змей первобытный, прячется в ветвях,

Показывая жало. Пруд священный

Питается сочащейся водой. Пред ним бессонна стража.

Спеши к пруду, он означает - Память.