Ушаков явно намекал, что действия князя связаны с жалобами Сенявина минувшим летом. В душе Сеня­вин давно раскаивался о затеянной ссоре с флагманом и тешил себя надеждой, что и светлейший уже все по­забыл и предал забвению. На деле получилось по-дру­гому.

Не успел Сенявин появиться перед князем, как на него обрушилась гневная тирада:

— Я надежду в тебе питал, мнил, что моим помощ­ником будешь у Федора Федоровича, а ты занялся пас­кудством, при офицерах посмел оскорбительно ослу­шаться достойного и умнейшего адмирала, поклеп начал на него понапрасну возводить. — Князь в распахну­том халате метался по кабинету, потрясая кулака­ми. — Сие от Войновича в тебе замашки остались! Ишь возомнил себя, щелкопер самонадеянный! Да ты в под­метки Ушакову не годишься! — Потемкин с остервене­нием отпихнул ногой банкетку, .стоявшую посредине, подошел к окну, несколько минут молчал, разгляды­вая что-то во дворе. — Значит, так, — продолжал он, несколько поостыв и не оборачиваясь, — выби­рай — либо повинишься перед Федором Федоровичем при всех офицерах и попросишь у него прощения, либо под суд тебя отдам по закону и в матросы разжалую. Иного приговора не будет. А ныне ступай под арест в кордегардию да поразмысли там хорошенько!

Сенявин сдал шпагу вошедшему адъютанту и от­правился под арест…

В эти же дни в Яссы прибыл по срочному вызову Ушаков. Князь ожидал его с нетерпением, для ускоре­ния проезда распорядился на всем пути от Очакова до Бендер на каждой станции держать по десятку лоша­дей. Потемкина тревожило поведение турок на перего­ворах в Галаце. Подписав под воздействием поражения у Калиакрии предварительные условия мира, турки за­тягивали переговоры. Они питали надежду на под­держку Англии, Франции, Пруссии, для которых уси­ление России на Черном море представлялось весьма угрожающим делом.

— Тревожусь я, Федор Федорович, — озабоченно сказал князь Ушакову, — как бы французы да англи­чане, науськивая султана, сами мордой не сунулись в Черное море. Каково ныне с эскадрой?

Ушаков начал без раздумий. Выложил на стол жур­нал корабельных работ по каждому судну, доложил по­дробно о всех неисправностях после Калиакрии.

— Ныне в море, ваше сиятельство, готовы менее половины судов. Надобно для поспешного ремонта мачтового и другого леса немало, парусины, железа.

— Все будет, — твердо сказал князь, — потребную роспись оставь мне. Сего же дня отправлю в Херсон к исполнению. Приложи всемерно старание быть с фло­том в готовности.

В конце разговора Ушаков осторожно спросил:

— Ваша светлость, каково ваше решение по Сенявину?

Потемкин, по всей видимости, сам намеревался вы­сказаться об этом, так как, в свою очередь, переспросил:

— А ты какое мнение о нем имеешь?

Ушаков собирался с мыслями недолго, очевидно, он уже давно имел свое суждение:

— Сенявин недюжинный, смышленый офицер, о деле печется рьяно, лихо командует, не трусливого десятка. К служителям строг, однако радеет о них. — Ушаков лукаво сощурился: — А гордыня не­померная да кичливость, мыслю, по молодости, сие пройдет. Да и урок ему преподан суровый.

По мере того как Ушаков говорил, лицо князя оза­рялось улыбкой:

— Ей-богу, какой ты молодец, Федор Федорович, простив Сенявина. Будто угадал мои мысли про сию за­нозу. Одначе я тебе больше скажу, глядя на тебя, со временем он будет отменным адмиралом и даже, быть может, превзойдет тебя.

Ушаков, добродушно усмехаясь, развел руками:

— Дай-то Бог, ваша светлость.

Потемкин неожиданно согнал улыбку:

— Поимей в виду, строго взыскивай с него испол­нение должности. Ныне определим его на гребную фло­тилию, пускай там лямку потянет. Дня через два выпу­щу его, шпагу его захвати, сам и возвернешь ему.

Ушаков уже откланялся, когда Потемкин напомнил:

— Не позабудь бригантину за мной в Николаев вы­слать. Я там через три недели буду.

Через два дня после отъезда Ушакова князь вызвал Сенявина. Осунувшийся и побледневший, без привычного румянца на щеках, переступил Сенявин порог апартаментов князя. Потемкин куда-то спешил.

— Поезжай в Севастополь, повинись перед Ушако­вым. Да впредь знай, он первый озаботился о тебе и просил снисходительства к тебе.

Прощаясь, Сенявин не предполагал, как, впрочем, и князь, что видятся они в последний раз…

В Севастополе Сенявин не задерживался и при пер­вом же собрании командиров у флагмана наведался к Ушакову. Прежде чем началось собрание, он попро­сил слова.

— Вы знаете, господа, весною, в вашем присутст­вии, я был крайне невоздержан и нанес незаслужен­ные, а главное, несправедливые поношения их превос­ходительству. — Сенявин повернулся к стоявшему ря­дом Ушакову: — Весьма и весьма, искренне сожалею о содеянном, я винюсь перед вами, ваше превосходи­тельство, и прошу обиды на меня не таить.

Ушаков взял прислоненную в углу шпагу:

— Повинную голову меч не сечет, Дмитрий Нико­лаевич. Бог вас простит, а я тем паче прощаю…

На другой день Сенявин покинул Севастополь и по пути к новому месту службы в Гаджибей, где базирова­лась гребная флотилия, он узнал о кончине светлейше­го князя Потемкина-Таврического, 5 октября, непода­леку от Ясс, по дороге в Николаев.

С кончиной Потемкина ушел в прошлое почти деся­тилетний период, связанный с окончательным разгро­мом Порты, векового противника России на южных ру­бежах, становлением Причерноморья, созданием на пустом месте городов-красавцев Херсона, Николаева, Одессы, Севастополя, утверждением державы на Чер­ном море, ее морской мощи — флота. Достойную лепту в созидание и укрепление Черноморского флота, пре­вращение его в грозную силу, внес флагман фло­та — Федор Ушаков.