Шрифт:
Керченское сражение, Тендра, Калиакрия — вехи славных побед, венчание его военных трудов на Черном море. В конце октября Ушаков получил личный рескрипт Екатерины о пожаловании его орденом Александра Невского за «Знаменитую победу» при Калиа-крии.
Князю Потемкину крупно повезло на военном поприще. Лавры ему добыли, по сути, две сильные руки, о которых впервые молвил Великий Петр, на суше — войска Александра Суворова, на море — флот Федора Ушакова.
* * *
Свято место пусто не бывает. Вскоре Екатерина прислала вместо Потемкина одного из своих фаворитов, Платона Зубова. «Человек недалекого ума и малообразованный», а попросту «дуралеюшка», как прозвали его близко знавшие, но видный собой, в недавнем прошлом подпоручик, прочно завоевал интимное место в будуарах императрицы, а вместе с этим и пошел в гору… Но флот Черноморский Зубову не доверили, пока… Дождался своего часа Николай Мордвинов, запросился на морскую службу. Сын известного адмирала, в детстве близкий к царской семье, две кампании командовавший придворными яхтами, рассчитывал на благосклонность императрицы.
В последний зимний день последовал указ Екатерины П.
«С умножением сил наших на Черном море, за благо признали мы, оставить на прежнем основании Черноморское адмиралтейское правление, определяя на оное председательствующим нашего вице-адмирала Мордвинова…»
Вести о переменах в Николаеве, где теперь находилось Адмиралтейское правление, достигли Севастополя в майские дни. Припекало солнце, зазеленели склоны прибрежных лощин, щебетали жаворонки.
«Как же так, — читая указ о назначении Мордвинова, не без горечи размышлял Ушаков, — службу сам оставил, не схотел в военную пору быть в строю, уходил контр-адмиралом, а возвернулся вице-адмиралом? Как только светлейший князь на тот свет отправился, Мордвинов тут как тут, — стиснул зубы по натуре независтливый Федор Федорович. — Где же справедливость? Пять военных кампаний отплавал, в схватках с турками, две из них флагманом флота. Всего себя, невзирая на недуг и хвори, отдал выучке эскадр, атаковал басурман не без успеха. — Свербело внутри, терзало душу неправедное свыше повеление, перетянула «своя рука», не по совести. Ну, да Бог с ними, не привыкать».
Дел невпроворот, корабли ждут ремонта, а денег и припасов нет.
Но Ушаков, как и прежде, переключился на выучку пушкарей, матросов и канониров. У флагмана флота появилось больше времени уделять обустройству Севастополя. Вокруг матросских казарм в последнее время сплошь, как грибы, возникали неприхотливые хатенки, как называл их Ушаков, «хижины». В них селился разный люд, зазывали матросню, торговали вином. Флагман флота издал приказ снести и «место очистить, да и впредь без позволения наистрожайше запретить, из сторонних людей в близости военных судов шататься не допускать». Строго пресек процветавшие на берегу карточные игры, в которых матросы проматывали свое жалованье. Город постепенно принимал пристойный вид, появились аллеи, усаженные деревьями. Доходило до курьезов, туда «разные люди пускают лошадей, а иногда и другой скот». Все подмечал флагман, особое внимание уделял чистоте вокруг матросских казарм. Строились новые каменные казармы для матросов, расширялся на высоком берегу госпиталь для низших чинов, матросов. В свое время Потемкин наделил участками земли корабельных офицеров под «сады и огороды». Теперь там семейные офицеры воздвигали небольшие домики.
В свое первое посещение Севастополя не мог не отметить Мордвинов заслуги флагмана в донесении императрице. «Г. контр-адмирал Ушаков, коль скоро освободился от военных трудов, обратил свое внимание к построению жилищ и госпиталя. Перенесением казарм на возвышенные места из низменных, лежащих внутри бухт, где воздух не имеет свободного течения и тем самым зловреден, оказал он великую услугу, ибо с тех пор число больных и умерших приметно уменьшилось».
Первую послевоенную кампанию эскадра в море не выходила, флагман почти каждый день сходил на берег, отдыхал в своем небольшом, но уютном домике. Частыми гостями у него бывали Голеккин и Данилов. В зимние вечера офицеры захаживали друг к другу, устраивали небольшие торжества. Бывали такие вечеринки и у флагмана, частенько на них звучала флейта хозяина дома. Данилов приспособил бывший дом Ме-кензи под театр, где офицеры разыгрывали короткие пьесы.
Когда Ушаков оставался один, нет-нет да и размышлял о прожитом, за плечами полвека, задумывался о будущем, бренности жизни… Немалого достиг он своим трудом. Флагман флота, контр-адмирал, в деньгах недостатка нет. Но иногда, глядя на молодежь, навеваются грустные мысли. Так уж сложилась его судьба, как говорится, Бог не обидел, наделил и умом в достатке, и нравом непорочным. Временами подводило здоровье, и, быть может, в эти минуты недоставало ему простой человеческой ласки…
А сам находил утешение для души в общении с простым матросами, которых нередко называл «дети мои». Ведь они тоже четверть века тянули служебную лямку, лишь изредка, на берегу испытывая подобие ласки и внимания…
И его душа, случалось, тосковала по чему-то неизведанному, теплу душевному и телесному, родному по крови, чем обделила его Природа и чего не суждено было ему испытать.
Вспоминал он своего младшего брата, Ивана, ко-лежского секретаря, обремененного большой семьей, не мздоимца, жившего на скудное жалованье.
На исходе кампании подал Ушаков рапорт, предоставить ему домовой отпуск. Так уж совпало, что одновременно поступило повеление императрицы, быть ему при дворе, в Петербурге. Не каждому адмиралу воздавали такие высочайшие почести.
Уезжал накануне Рождества, за себя оставил Голен-кина.
— Гляди, Гаврила Кузьмич, тереби Херсон и Николаев, чиновничьи души, сам знаешь, цидулю страшатся. Корабли к весне изготовить надобно, слух прошел, султану вновь неймется.
Командир Севастопольского порта, старинный приятель Ушакова, Голенкин, состоял, за неимением штатных должностей, в весьма странном чине — генерал-майорского ранга, флота капитан.
— Спокоен будь, Федор Федорович, писарям задам перцу и бумагу не пожалею, — шутил по-приятельски Гаврила Кузьмич, — токмо, сам знаешь, деньгу нам адмиралтейцы по полушке присылают. Ежели б мы с тобой свое жалованье не ссужали флоту, матросикам бы и каши не варили. В Петербурге кланяйся всем нашим знакомцам прежним.
Столица, высший свет отнеслись к Ушакову довольно равнодушно. Война закончилась, своих генералов в Петербурге пруд пруди. Долго, никуда не отлучаясь, ждал высочайшего приема Ушаков. Новый секретарь императрицы, бывший начальник канцелярии Потемкина, Василий Попов, остался недоволен невниманием Ушакова, о чем поведал графу Мордвинову: «Ко мне очень холоден, и я с ним виделся только во дворце».
Узнав о приезде Ушакова, навестил его сослуживец и приятель по Черному морю, капитан 2-го ранга Семен Пустошкин. Вспоминали перипетии службы в Херсоне, на эскадре Войновича. Как-то заглянул товарищ по Морскому корпусу капитан 1-го ранга Петр Карцов. Поведал о своей службе. Два года назад подал рапорт об увольнении, но потом вернулся. С откровением признался: