Шрифт:
А прямой угрозой к этому было стремление России выйти к берегам Черного моря, так и не осуществленное еще со времен Петра Великого…
Еще в те времена в Париже ясно понимали: кто владеет Крымом, тот хозяин Черного моря.
В 1762 году герцог Шуазель встал у кормила иностранных дел Франции. Одним из первых он вызвал к себе венгра от роду, французского дипломата Тотта, способности которого Шуазель знал давно и ценил.
— Вы поедете резидентом к крымскому хану в Бахчисарай.
Барон обиделся, хотел отказаться, место в Бахчисарае было не в почете у дипломатов.
Но Шуазель был непреклонен, кроме Тотта никто не исполнит его замыслов.
— Ваша цель в Крыму, — уговаривал он барона, — помочь крымцам в союзе с турками и конфедератами Польши выступить дружно и навсегда отбросить Россию от Черного моря.
Глаза барона заискрились. За долгие годы пребывания в Константинополе он мастерски стряпал, под руководством посла Верженна, дипломатические интриги.
— Франция не может допустить выхода России на берега Черного моря, — мерно роняя слова, говорил ему Шуазель на прощание. — Это нанесет неисправимый ущерб нашим торговым интересам в Леванте.
В Бахчисарае барон Тотт чувствовал себя вольготно, тогда здесь не было русского консула. Стараниями посланника Обрескова в Стамбуле вскоре Россия заимела здесь консула, но на беду на этом месте оказался присланный из Киева туповатый и тщеславный капитан Никофоров. Он-то и завербовал на службу России переводчика хана Якуба, ставил это себе в заслугу и получил повышение в Киеве. Знать бы ему, что Якуб служит барону Тотту, который не скупился на подачки. Именно фальсификации Якуба в донесениях Порте сыграли главную роль в объявлении Турцией войны России. Об этом успели узнать и в Киеве, перехватив хвалебные депеши Тотта в Париж.
Перевод этих донесений и лежал в сумке Алексея Обрескова — посланника III класса в Константинополе. Он хотел огласить их на последнем докладе в Диване. Но он не успел раскрыть визирю тайные замыслы французов, о чем сожалел, размышляя в подземельях Семибашенного замка…
В конце сентября 1768 года Обрескову неожиданно назначил аудиенцию великий визирь, Хамза-паша. На душе у посланника было неспокойно. « Почему в Диване, а не в Порте? Посланника обычно всегда принимали в Порте, дворце султана».
Два дня назад из Петербурга прислали перевод подстрекательных писем французов при крымском хане, где говорилось о необходимости провоцировать беспорядки на границах Турции с Россией…
Тревога посланника оказалась не напрасной. Прервав приветственную речь Обрескова на полуслове, великий визирь взмахнул руками. Крыльями вспорхнули широкие обшлага халата.
— Довольно, достаточно мы слышали от тебя лживых речей. — Великий визирь предъявил ультиматум; — Россия немедленно отводит свои войска из Польши. — Это был только предлог.
Обресков наизусть помнил последний рескрипт Коллегии иностранных дел: «В польских делах ни мысли, ни слова, ни имя Ея Императорского Величества не могут сносить ни малейшей уступки». Так и ответил визирю.
Хамза-паша произнес слово «война».
— Россия не хочет войны, — с достоинством ответил Обресков, — но она всеми силами ответит на войну, которую ей только что объявили.
Из Дивана Обрескова повезли под конвоем в Едику-ле, Семибашенный замок, турецкую Бастилию…
К ЧЕРНОМУ МОРЮ С ДВУХ СТОРОН
В начале ноября Панин доложил о заключении 06-рескова в Семибашенный замок. Первоприсутствующий Коллегии иностранных дел Никита Иванович Панин пользовался особым доверием Екатерины с первых дней занятия ею престола. Еще тогда он предложил императрице для поправки дел в стране созвать Государственный совет. Екатерина вначале согласилась и даже подписала манифест, но тут же и порвала — «Уж лучше самолично все решать, чтобы никто не мешал»…
Нынче началась война, первая в ее царствование, дело серьезное, не дворцовая интрига. Самой всего не одолеть, недаром говорят «короток ум женский», Да и какой из нее полководец.
Обо всем этом она размышляла, читая докладную записку Панина. Лицо ее несколько раз меняло выражение. Сначала сползла обычная маска величественного Добродушия, черты обрюзгли, опустились уголки рта.
— Но это же война, — несколько минут она сосредоточенно молчала. Потом, плотно подобрав губы, чуть нахмурив брови, преобразилась, холодным блеском сверкнули голубые глаза.