Шрифт:
Как жука пришпилил… И кто? Салага криворукий!
Вот и все… Как глупо. Быть инвалидом там, и умереть здоровым здесь. Это как насмешка судьбы - мол, от меня не убежишь, не выкрутишься. Тусклыми картинками мелькают то полные осени глаза Ди то выгнувшаяся в ночном экстазе Дама. Они как бы конкурируют за мое внимание, вытесняя друг друга из поля зрения. Где-то на заднем плане валится на склон горы пылающая вертушка и редкой цепью прет обкуренная в дым десантура. Дибильные улыбки, рукава закатаны и полный пофигизм в глазах. Цепь становится все реже и реже…
Яркий свет бьет в глаза, заставляя зажмуриться. Сквозь сияние вижу старика, стоящего с раскинутыми в сторону руками и устремленными ввысь глазами.
Неизвестно откуда налетевший горячий ветер треплет седую гриву. Прижавшийся к его ногам мальчик медленно превращается во что-то такое… такое…
Как больно! Больно и страшно.
Страх настолько силен, что заглушает даже рвущую на части боль. Он душит меня холодными руками мертвеца и заглядывает в лицо пустыми глазницами, в которых копошатся земляные черви. Во мне больше ничего нет кроме всепожирающего страха.
Он полновластный хозяин умирающего тела.
Глава 8.
С недоверием осматриваю совершенно целое тело почему-то лишенное кольчуги, а натоместь наряженное в растянутую майку и семейные трусы. Шлем тоже куда-то подевался. Вот только мгновение назад меня прошили насквозь трезубцем… Гадкий сопляк с лицом доморощенного дибила. До чего ж обидно помереть от рук такой шавки. Кажется, я до сих пор чувствую боль в груди… А еще яркий свет и стоящий с поднятыми к небу глазами старик.
Дребезжание дверного звонка заставляет испуганно вздрогнуть. Рывком вскакиваю на ноги и тут же с воплем растягиваюсь на полу.
– М-м-мать!
– скриплю зубами от боли.
– Нога!
Нога? Но ведь я еще минуту назад… Ведь я во сне… Бой…
Глаза медленно ощупывают покрытые бледными обоями стены, небрежно расставленную в серванте посуду, диван со скомканной простынею.
Я дома? Но этого не может быть! Меня же убили! С такими ранами не живут!
Руки нервно скользят по груди в поиске несуществующих ран.
И медальона у меня не было. Ни черта не понимаю.
Не переставая размышлять над новыми загадками, поспешно натягиваю джинсы, рубашку и, хватаясь за мебель, ковыляю к двери.
– Сейчас, сейчас, - бормочу, ковыряясь в замках.
Руки как не живые. Ватные пальцы крутят совершенно не в ту сторону.
Наконец мне удалось справиться с замком, двери распахнулись и на пороге возникла улыбающаяся Ди в длинном плаще. На меня смотрят усеянные красными прожилками полные печали и боли глаза. Как будто она всю ночь проплакала. И лицо немного припухшее, хотя это умело скрыто макияжем. Контраст между улыбкой и грустными глазами столь разителен, что кажется неестественным.
– Здравствуй, Дима.
– А? Ага. Да. В смысле здравствуй, то есть привет, Ди, - неразборчиво лопочу, одновременно пытаясь застегнуть пуговицы на рубашке и убедить себя, что нахожусь дома живой здоровый. Рассудок сопротивляется, настойчиво бормоча что-то невнятное о шизофрении и паранойе.
Она протянула мне костыль, который до этого прятала за спиной.
– Это тебе. В замену.
– А?
– все еще не до конца придя в себя, нелепо переспрашиваю.
– Чего?
– Костыль, - улыбка медленно сползает с ее лица.
– Ты же свой сломал… Дима, с тобой все нормально?
– Н-незнаю, - с трудом выдыхаю густой воздух.
– Ты такой бледный, - узенькая ладошка касается моего лба.
– И холодный… У тебя что-то случилось?
– Да.
Неожиданно у меня возникает горячее желание рассказать ей все. Рассказать о снах, о последней схватке, в которой погиб и о совершенном невозможном возвращении домой.
– Может я не вовремя?
– Ди неловко улыбнулась.
– Я…
– Нет, все нормально, - с трудом выдавливаю улыбку. Выходит не очень.
– Проходи на кухню. Я сейчас. Минутку…
Захожу в ванную и захлопываю за собой дверь. Из треснутого зеркала на меня смотрят красные глаза на меловом лице. Холодные бисеринки пота на лбу, подрагивающие губы, одет не пойми как: рубашка наизнанку, частично заправлена в джинсы, остальное свисает поверх, и нелепо торчащая в сторону искалеченная нога.
В гроб краше кладут. Голова раскалывается от боли, как будто я всю ночь использовал ее в роли отбойного молотка. Ну голова-то ладно, после каждого сна так, но вот все остальное…
Через несколько минут показываюсь на кухне в более человеческом виде.