— Вы ждете Маргариту Борисовну? — спросил Верещагин.

— Жди не жди, не дождемся — она умерла, — грустно промолвила адмиральша. — Владислав Францевич, что же вы Лелечку с собой в Петербург не привезли? — укоризненно пожурила она Галевича.

— Не захотела ехать. Увлечена порт-артурскими делами, — сдержанно ответил тот.

— Сердечными? — блеснула глазами адмиральша.

— Возраст такой, — неопределенно пожал он плечами.

— Лелечка, как я понимаю, Владислав Францевич, ваша дочь? Новое, неизвестное поколение? — вмешался в разговор художник.

— Ну, конечно, дочь, — ответила за него Капитолина Николаевна, — крестницей мне приходится. Если бы вы знали, какое очаровательное создание! Весною она была здесь, в Кронштадте, и обворожила решительно всех.

Владислав Францевич снисходительно улыбался. Расточаемые его дочери комплименты в какой-то мере льстили и ему.

— Я привез вам из Порт-Артура короб дружеских приветствий. От кого, ни за что не угадаете.

Капитолина Николаевна по-детски надула губы.

— Ну еще бы! Особенно, когда сами об этом предупреждаете… Все же рискну, погадаю. Лидия Александровна Сахарова? Мария Ивановна Старк? — полувопросительно протянула она.

— Само собой разумеется, и от них. Но наиболее интересные от других.

— Да не дразните меня, мучитель!

— Слушаюсь, не буду. Вам кланяется Александр Викторович Фок.

— Боже мой! — всплеснула руками Макарова. — «Сумасшедший мулла…» Что он там делает?

— Фок в Порт-Артуре? — в свою очередь, удивился Верещагин. — На каком же поприще он подвизается?

— Командует бригадой. Имеет в своем распоряжении четыре полка, с которыми не знает, как обращаться и чему учить их.

— Ну-ну, не злословьте. Вы всегда относились к нему пристрастно. Как он выглядит?

— Все так же. По-прежнему самоуверен и туп. Ведет себя не то буршем, не то фендриком, считается в Порт-Артуре завиднейшим женихом и нагло подчеркивает свои матримониальные [6] виды на Лелечку.

«Вот оно, где собака зарыта, отчего он Фока не любит», — подумал Верещагин.

Капитолина Николаевна, пропустив мимо ушей последние слова Галевича, мечтательно полуприкрыла глаза ресницами.

— Скажите, пожалуйста… Фок! Вот нашелся и еще один верноподданный властительницы Принцевых островов…

Галевич с любезной улыбкой перебил ее:

— Однако что же это мы все о знакомых да о знакомых, а насчет самого хозяина и не спросим. Как он поживает, как чувствует себя?

— Все тот же, — капризно произнесла Макарова. — Опять у нас новые увлечения. Степан Осипович сейчас поглощен разработкой наиболее питательных морских рационов, фантастическими опытами с кастрюлями, в которых все сваренное будет сохраняться горячим чуть ли не месяц. Вообразите, он устраивал уже несколько совещаний с хлебопеками из филипповских булочных и с достославными коками наших балтийских калош. Спрашиваю: к чему это? Оказывается, в матросском хлебе, щах и солонине он видит чуть ли не дело адмиральской чести!.. Смешно!

Капитолина Николаевна кокетливо поправила обеими руками прическу, с улыбкой спросила:

— Что в Москве? Говорят, на Пресне целый завод какого-то заводчика Шмидта взбунтовался? Революцию нам, что ли, Москва готовит?

— Мы, москвичи, провинциалы, — возразил Верещагин, поглаживая усы и бороду. — У нас самые ученые студенты и те толком не понимают, что такое революция. Нет, в нашей белокаменной тишь белостенная, китай-город. И, кажется, только я один думаю о том, что революция — это разрушение старого, отжившего, а потому мечтаю снести с Тверской улицы караван-сарай Фальц-Фейна, чтобы воздвигнуть на его месте архитектурное чудо.

— Так это и будет революция? — улыбчиво спросила Макарова. — Тогда совсем не страшно… Владислав Францевич! Господа! — перебрасывая разговор на другое, обратилась она к гостям. — Не угодно ли вам взглянуть на мой сюрприз Степану Осиповичу? Он так часто рассказывал мне, каким должен быть шкаф, где он мог бы хранить свой архив, свои дневники, чертежи и альбомы, что я, наконец, заказала подобное чудище петербургскому фабриканту и перевезла сегодня утром в Кронштадт… Как, хорош шкафик? — допытывалась она, раскрывая и закрывая дверцы и объясняя назначение многочисленных отделений, устроенных в шкафу по ее указанию.

Шкаф, когда его внесли в кабинет адмирала, оказался неожиданно широким. Пришлось перевешивать много правее большую карту России и другую, на которой разноцветными линиями был отмечен путь «Ермака» к острову Шпицберген и в полярные льды. Последнюю карту чертили выпускники Морского инженерного училища, поднесшие ее адмиралу несколько лет назад. В самом низу карты, где уже лохматились плохо подклеенные края, славянской вязью с красивыми заглавными буквами, выведенными зеленым с золотом, было написано: