Мысли путались. Как же он оказался в Одессе? Кто такой Никитин?.. Ах да, Никитин — председа­тель Губчека. А Тургаенко кто?.. Где же чайник? Зачем поят горькой водой? И кто отсек ноги? Оказы­вается можно жить и без ног!.. Только как же стоять v станка и нарезать шестеренки?.. «Ах ты, больше­вистское отродье! — вопит Тургаенко. — Змееныш подколодный!» Тургаенко скручивает ему руки. Чело­век в зюйдвестке пинает в живот: «Кто подослал те­бя?» И опять бьют и бросают в кубрик. Кто-то гово­рит с ним. «Неужели русский? Кажется, я его ударил? . А не он ли положил мне в карман ланцет?..» Опять провал, беспамятство, и вдруг, как живое, ли­цо Макара Фаддеевича. «Коля, беги до станции, по­звони Никитину... Достань где-нибудь лошадь...» — «Макар Фаддеевич, товарищ Репьев, я все сделаю. Я быстренько, одним духом...» Как тяжело бежать по шпалам!.. И снова провал, черная и.холодная про­пасть...

Под воскресенье шхуна Антоса Одноглазого на­хально вильнула кормой и снова, в третий уже раз, скрылась от пограничников.

— Свистать всех наверх! — приказал Ермаков боцману. Заложив за спину руки, он быстро шагал по качающейся палубе от борта к борту.

Когда все одиннадцать человек команды выстрои­лись на баке, Ермаков остановился перед ними и прищурил глаза.

— Антос Одноглазый поздравил нас с наступаю­щим праздником и пожелал нам побыстрее переби­рать шкоты и фалы. У меня все! Можете разойтись!

Сказав это, Андрей спустился в машинное отде­ление и без всяких предисловий обратился к Лива­нову:

— Ты знаешь, как он зовет твою машину? Он зо­вет ее дырявым примусом.

Механик побагровел.

— Кто?

— Известно кто, грек Антос!

Андрей был потрясен новой неудачей. С каким лицом опять явишься в Губчека! Симе Пулемету в глаза смотреть стыдно, а перед Никитиным и оп­равдаться нечем.

Даже Репьев не удержался и вставил шпильку: «Я слыхал, что в старом флоте русские моряки управ­лялись с парусами быстрее англичан...»

Ночью командира «Валюты» и его помощника вы­звали в Губчека.

Никитин встретил их холодно. Кивнул, молча по­додвинул Ермакову портсигар с махоркой.

— До каких пор это будет продолжаться? Я к вам обоим обращаюсь: до каких пор?

Никитин ничего больше не сказал, но Ермаков сразу понял: разговор предстоит крутой.

— Надо сменить двигатель. Дайте хоть старень­кий «бенц». Узла бы полтора прибавить.

Председатель с шумом выдвинул ящик стола.

— Нет у меня здесь «бенцов»! Извольте по одеж­ке протягивать ножки... Из-за этого проклятого Ан­тоса мне в губком стыдно заходить. Что мне прикаже­те в губкоме отвечать? Так, мол, и так, товарищи, дайте нам сначала новый двигатель, обеспечьте хле­бом с маслом, ветчинка не повредит... Я вас спраши­ваю, что надо сделать реального? Чего вам действи­тельно не хватает? Только без «бенцов».

— Нужно побыстрее перебирать шкоты и фалы, — вставил Репьев.

— А ты чего молчишь? — Никитин поднял глаза на Андрея.

Ермакову осталось подтвердить, что действительно у Антоса не только шхуна быстроходнее, но и коман­да его в совершенстве управляет парусами при лю­бой погоде.

— А мои ребята к парусам только привыкают: на миноносцах и крейсерах парусов нет...

— Кто же мешает вам быстрее перебирать ваши снасти? Неужто вы, революционные моряки, не мо­жете освоить парусное дело?

— Попытаемся, — невнятно пробормотал Андрей.

— Не попытаемся, а сделаем! Так полагается от­вечать. И надо сделать. Надо, необходимо! — под­черкивая интонацией последние слова, сказал Никитин. — Я не поверю, чтобы революционеры, чекисты-пограничники не могли научиться управляться с па­русами и отставали от какого-то Антоса Одноглазого. Не поверю! Не поверю и требую не отговариваться впредь никакими «бенцами»... Это первое дело, а вто­рое, пожалуй, будет действительно потруднее. — Ни­китин закурил.

Репьев по-прежнему машинально вертел в руках карандаш, а Ермаков, заинтересованный, что же мо­жет быть более важное и трудное, чем поимка неуло­вимого контрабандиста, повернулся к председателю и даже вынул изо рта трубку.

— Приказом по ВЧК всем чекистам предложено учиться. — Глядя на Ермакова, Никитин повторил: — Учиться в обязательном порядке. Во-первых, марк­систской теории, во-вторых, специальным дисципли­нам и, в-третьих, иностранным языкам. Мы обязаны назубок знать технику своей работы, без этого все разговоры о бдительности — пустая болтовня... Кста­ти, ты, товарищ Репьев, немецкий знаешь, и если мне не изменяет память, изучал в тюрьме английский? Английским и займешься, его сейчас нам очень нуж­но знать. А тебе, Андрей Романович, по-моему, больше подойдет немецкий: в пограничной зоне много немец­ких колонистов...

Никитин говорил обо всем этом как о давно ре­шенном деле, и Андрей не решился сказать, что с не­мецким языком у него, наверное, ничего не выйдет.

— Ну, на этом и закончим. Чумак ознакомит вас с расписанием занятий.

Ермаков поднялся.

— Разрешите идти?

— Счастливого плавания! — Никитин пожал Анд­рею руку и остановил жестом Репьева: «Ты минуточ­ку обожди!»

 «Опять- у них тайны», — выходя из кабинета, не­довольно подумал Ермаков.

— Хорохористый товарищ! Как у вас с ним, мир или все еще война? — кивнул Никитин в сторону двери.