Шрифт:
— Как будто перемирие. Правда, я устал от его фокусов, ну, да ничего.
— Так уж и устал? — Никитин расхохотался. — А ты терпи, брат Лука, и подсоби ему по русской грамматике. Не в ладах он с ней, а без русской ему за немецкую приниматься незачем... Догоняй его, а то еще пуще обидится.
Батальон ЧОН — частей особого назначения — был сформирован из коммунистов и активистов-комсомольцев. Комсомольцы вместе с коммунистами охраняли по ночам электростанцию, железнодорожные мастерские, заводы, железнодорожные мосты у Пересыпи, фабрики, склады и патрулировали по улицам.
Катя Попова была зачислена во взвод, охраняющий порт и судостроительный Морской завод.
К дневной работе, вечерней учебе на рабфаке и несложным домашним заботам прибавились военные занятия по воскресеньям. Свободного времени почти не оставалось. Три раза в неделю вечером Катя заходила в штаб ЧОН, получала винтовку, патронташ с двумя обоймами патронов и направлялась в порт на свой пост у пакгауза, где дежурила до трех часов ночи, пока ее не сменял кто-нибудь из бойцов взвода.
Трудно было после работы в порту и четырех часов, проведенных в холодной аудитории рабфака, стоять еще несколько часов под осенним ночным дождем на холоде, но Кате даже в голову не приходило, что она могла бы отказаться от этого. Так было нужно для революции, а если нужно для революции, то, значит, и для нее самой, для Кати. И она никогда никому не жаловалась и была горда, что ей, молодой девушке, наравне со старыми коммунистами доверили охранять родной город. Конечно, жутко стоять одной в темноте, но ведь так же стоят все ее товарищи и друзья...
В воскресенье чоновцы с песнями отправлялись в парк Шевченко. Там они учились стрелять.
Разве одна Катя уставала и была голодна? Когда чоновцы шли по улицам города плечом к плечу, нога в ногу и пели «Вихри враждебные веют над нами», Катя испытывала словно какой-то новый подъем чувств, новый прилив сил.
Вихри враждебные веют над нами,Черные силы нас злобно гнетут:В бой роковой мы вступили с врагами,Нас еще битвы безвестные ждут.Катя пела вместе со всеми, и лицо ее было сурово, как суровы были слова, мотив и ритм песни, а сердце трепетало от радости, и она готова была к этим грядущим, безвестным битвам и верила, что в этих битвах победят большевики...
С приближением зимы ночи становились все холоднее, и все труднее было переносить этот холод. Особенно зябли ноги, потому что у Кати не было сапог и негде было просушить брезентовые туфли, да и что их сушить — через минуту опять промокнут!..
В эту ночь Катя дежурила с трех до семи. Она намерзлась, проголодалась и с нетерпением ждала, когда же на буксире «Нестор летописец» пробьют третьи склянки — семь утра. Тогда — в столовую, там стакан горячего-горячего свекольного чаю, кукурузная лепешка и благословенное тепло!..
Чьи-то шаги — ночью, в сырую погоду каждый звук слышен гораздо отчетливее, чем днем, — заставили ее насторожиться. Кто там идет? Катя остановилась за углом, прислушалась. Шли два человека.
— Когда она прибудет? — спросил один из них. («Орехов!» — узнала Катя по голосу.)
— Послезавтра ждут. То есть завтра уж теперь. Вчера была в Стамбуле, — ответил кто-то второй, незнакомый.
— А на маяке старик дежурит? — опять спросил Орехов.
— Да, старик Ермаков.
Орехов еще что-то спросил, но Катя не расслышала, да и нельзя было дольше прятаться.
— Кто идет? — окликнула она и вышла из-за угла.
— Свои, свои, — ответил Орехов и, узнав Катю, рассмеялся: — А, комсомол дежурит! Молодцы, ребята!.. Здравствуй, товарищ Попова. Гляди, на работу не опоздай. Сегодня нам все обязательно закончить надо. «Волга» завтра придет.
— Здравствуйте, я не опоздаю!
— Ну, гляди! — одобрительно повторил Орехов. — Я вот уже иду...
«Почему он спрашивал о Романе Денисовиче?.. И кто этот второй человек?..»
Катя думала о ночной встрече весь день. Бригада закончила монтаж крана только под вечер, потом пришлось задержаться еще на час: комиссия инженеров из пароходства приняла работу и опробовала кран в действии.
Орехов был чем-то озабочен. Правда, он, как всегда, посмеивался, подшучивал над Катей, что она «спит на ходу», но Катя сразу заметила его необычную озабоченность. Слесарю Гаврилову, заядлому гитаристу, Орехов сказал, что на сегодня занятия музыкального кружка отменяются: «Не до музыки, пальцы дрожат».
— И то верно, — согласился Гаврилов, — руки мы намотали изрядно!
Сопоставляя все факты — ночной разговор, озабоченность Орехова, отмену занятий кружка, Катя подумала, что между всем этим есть какая-то связь.
Короче говоря, после работы она не пошла на рабфак — все равно опоздала на третью лекцию, — а решила осуществить задуманное, и на вопрос Орехова: «Ну как, студентка, опять учимся?» — ответила, что ей не до учения, только бы добраться до постели.
— Тогда до Арнаутской попутчики, — сказал Орехов.
На Арнаутской они распрощались. Катя прошла еще полквартала. Оглянулась: нет ли кого? Улица была пустынная, темная. Перейдя на другую сторону, Катя повернула назад, вошла в подъезд дома, против которого жил Орехов, и стала ждать.