— Как говорю! мой один нехороший знакомый, мелочовкой, Мотя, не занимаюсь, — сморщился Мги­ви. Глянул на костёр и вдруг сделался похож на учи­теля умственно отсталых детей. — Смотри. — Он точ­но из воздуха извлёк катоду карт, мгновенно (и очень красиво) перетасовал, вытащил одну. — Пико­вый туз, круче некуда, фартовый но определению, замочит враз. Однако, — и он с хрустом достал даму червей, — какая-то там шлюшка, если, конечно, ко­зырная, его бьёт. А ведь я, Мотя, и по-другому мог сдать... — Он швырнул даму сюриксном в огонь, причём у Фраермана необъяснимо пробежал по спи­не холодок, а н руках Мгиви объявился усатый тре­фовый валет. — Новый расклад. Мотя. Козыри крес­ти. И всё, ваши не пляшут... А помнишь, песня бы­ла? «Всё наше общество — колода карт, которую давно не тасовали. Тузы на тронах королей сидят, за них шестёрки проголосовали...» Говорят, жизнь игра. А ты вот знаешь, какая именно? Кто сдаёт? Как бро­сить карты? А ты — домой...

С этими словами Мгиви подошёл к реке, протя­нул к воде обе руки, и мгновенно стало понятно, что в крови у нею сидело сорок поколений танцоров, начинавших плясать раньше, чем ходить.

— Забрось шло сеть вправо —

Ничего?

Ничего. Хум-хум.

Забрось её влево —

Ничего?

Ничего. Хум-хум.

Тогда забрось за корму пироги

И тяни внимательно и осторожно,

Я поведу пирогу вперёд —

Ничего?

В сеть настоящего

Поймано одно только прошлое.

Хум-хум-хум...

Танцевал Мгивн недолго. Поверхность речки покрылась рябью, дрогнула, заволновалась, будто ударил дождь, и вдруг представила на обозрение легионы рыб — щук, плотвиц, окуней. Живых, но неподвижных и безвольных, будто впавших в кол­лективный транс. Иди и бери любую.

— Они не поняли и не запомнят, — сказал Мгиви, движением руки отправляя рыб восвояси. — А мы, Мотя, когда с нами захогят так же? А мы?..

Краев. Теория эволюции

— А, это вы, молодой человек? — обрадовался На­ливайко, сделал выдох и, не выпуская из руки гирю- двухпудовку, указал вошедшему на скамейку. — Из­вините, это у меня как молитва. Чтобы тело и душа были молоды. Были мо-ло-ды. Были молоды-ы-ы-ы...

Краев сел и подумал: «Если бы у меня был един­ственный сын и погиб... а потом и жена., я бы сам, наверно, в землю зарылся. А Василий Петрович жи­вёт вот, науку двигает, кому-то пользу приносит... Молодец...»

Скамейка была универсальная, раскладная, на все случаи жизни — от медитации и приятного чте­ния до огородных работ. Китайская научная мысль не дремала

Краев невольно увлёкся, наблюдая за тем, как опальный профессор управлялся с железом. Вели­ка притягательная сила красивой работы! Казалось, в руках Наливайко порхали не гири-двухпудовки, а их бутафорские подобия из дешёвого цирка От­ставив их наконец, Наливайко вытер мокрым поло­тенцем лицо и уселся на скамейке напротив.

— Книжечку налгу прочитал, — сурово сообщил он Олегу.— Должен сказать, пребываю в неком удив­лении. Есть, есть очень даже дельные мысли... При­знаюсь честно, не ожидал. Вы, извиняюсь, по образо­ванию кто будете?

Отношение Наливайко к патлатому хозяину скандального кота из прохладно-настороженною успело стать едва ли не отеческим Маю того, что оказался Ванькиным сослуживцем, бывшим с ним в последний час, так ещё и автор, несомненно, талан­тливый. Это на фоне-то всеобщей нынешней графо­мании, когда напропалую тащат один у другого, из Интернета из художественных книг и называют по­лучившееся познавательной литературой.

— Спасибо на добром слове, — улыбнулся Кра­ев. — А по образованию-то... Ну... незаконченное выс­шее у меня. Техническое...

Он вдруг поймал себя на том, что название ин­ститута помнил, а вот что преподавали — хоть трес­ни. Неужели сплошной марксизм-ленинизм?..

— А я думал, вы историк, — искренне удивился Наливайко. — Ну гам, антрополог, этнограф... Знае­те, об эффекте ускорения исторического времени я бы с удовольствием поподробней с вами побеседо­вал. Мы ведь с Мак-Гирсом примерно тем же зани­мались, только с другой стороны.

А ещё бедного Мак-Гирса кто-то отправил с верхнего этажа на копья решетки. И Олежка этот без лекарства из палатки ни шагу. Такие вот слу­чайные совпадения.