Я пожимаю плечами:

— Теории заговора основаны на эмоциях. Никто не хочет признавать, что такая необыкновенная личность, как Диана, умерла обычной, случайной смертью.

— Никто не хочет признавать, что любой может умереть обычной, случайной смертью. Вивви, неужели я первый человек на свете, которому нужны доказательства, что вы та, за кого себя выдаете?

Вивви. Имя для самых близких. Впервые мне кажется, что неплохо бы спросить, прежде чем так ко мне обращаться.

— Я не навязывалась, — отвечаю я натянуто. — Никогда не просила Майка втягивать меня ни в одно из его расследований. Я вернулась в город, потому что моя мать умирала. Вернулась, чтобы ухаживать за ней часть этого лета. Я живу и работаю в пустыне Чихуахуа, но сейчас мне приходится мотаться туда-сюда. Я наблюдаю за звездами в национальном парке Биг-Бенд, и моя работа не требует постоянного общения с умершими, да и с живыми тоже, если уж на то пошло.

Я никогда не представляюсь астрофизиком. Слишком помпезно. Именно так сказала мне моя мать в день, когда я получила степень, — убери диплом в стол.

Уверена, Шарп уже все про меня знает — что он, как хороший экстрасенс-мошенник, выудил у Майка все ответы, изучил все письменные свидетельства обо мне с момента моего рождения.

— Соболезную, — произносит он мягко. — Майк сказал, что вы были вундеркиндом — в двадцать пять обнаружили в космосе какой-то особенный свет, который может свидетельствовать, что мы не одиноки во вселенной. Получили солидный грант, чтобы обосновать свою теорию. Самая подходящая работа для такой, как вы.

— Я обнаружила отблеск искусственного света, исходящий от планеты за пределами нашей системы, — сухо отвечаю я. — Свет, не поддающийся объяснению.

— Что ж, посмотрим, что вы извлечете на свет вот из этого.

Он подходит ближе, вытаскивая из кармана еще одну фотографию, маленькую, где-то четыре на шесть. Я ощущаю запах соли на его коже, мяты на его языке, грязи на ботинках, едва уловимый запах сексуального контакта.

Эта смесь сбивает меня с ног.

— Взгляните. — Он выкладывает фотографию на стол. — Она и есть мое дело. Мэр считает, что, если спустя одиннадцать лет мы найдем ее тело, он выиграет выборы.

Я смотрю на девочку трех-четырех лет. На голове торчит задорный розовый бант. За спиной размытые брусья детского игрового комплекса, темная зелень деревьев, зовущая укрыться в их тени. Снимок был сделан до того, как фильтры превратили наши миры в гиперреалистичные, — во времена, когда души умерших еще могли преспокойно являться на фотографиях в виде теней или бликов.

Девочка на снимке молчаливо повторяет мне одно и то же — то, что сказала две недели назад, когда Майк оставил мне этот розовый бант в пакете с уликами.

Только тот бант был сплющен и забрызган кровью.

Это было неправильно, совершенно недопустимо, но в тот день я достала бант из пакета. Провела острым краем по щеке. Позволила слезинке намочить ткань, прежде чем осознала, что плачу.

Я точно помню то единственное слово, которое написала на бумажке с липкой полоской. И теперь понимаю, что из-за этих каракулей сижу здесь сейчас, понимаю, почему Майк думает, что я могу помочь полиции закрыть дело. Его власть надо мной — мое желание угодить ему, сохранить ему жизнь — то, с чем я борюсь, сколько себя помню.

— Все хорошо? — спрашивает Шарп.

Я резко отшатываюсь от стола:

— Не могу простить вам этого слова.

— Какого?

— «Безумие».

— Мне требуется еще поработать над этим делом, чтобы начать вас уважать.

— Это свидетельствует об отсутствии у вас воображения. — Я поднимаю с пола рюкзак, закидываю его на плечо. — Вы никогда не собирались привлекать меня к этому делу, что бы я вам тут ни наговорила. Просто хотели, чтобы я ответила отказом. Вы справились. Получайте, я говорю вам «нет».

Вид у Шарпа невозмутимый. Впрочем, я еще не закончила.

Что-то в этом деле меня смущает. Я тянусь через стол, пальцем подвигаю к нему снимок.

— Этот браслет не принадлежал Одри Дженкинс. Та, кому он принадлежал, до сих пор не найдена. Снимок попал в расследование по ошибке. Какая небрежность. Мы же не хотим сбивать с толку ваших студентов? Или меня?

Ритм, который Шарп отбивает, замедляется. Ладонь сжимается в кулак. Кажется, его пробило. Этот снимок задел его за живое больше, чем все остальное.

— Как интересно, — произносит он сдавленно. — Я показываю вам закрытое старое дело, а вы хотите, чтобы я открыл новое.

Я бегу к своему джипу, припаркованному в дальнем углу стоянки рядом с полицейским участком, но убежать мне не удается. Девочка с розовым бантом преследует меня по пятам, и с каждым шагом ее пухлые ножки вытягиваются, становясь стройными и загорелыми.

Запрыгиваю в машину и захлопываю за собой дверцу. Еще секунду. Благословенная тишина. Девушка испарилась, иногда так бывает. Я включаю зажигание, поднимаю голову, и меня ослепляет июльский блеск, бьющий через открытую крышу. Солнце такое же горячее, как ручка дверцы, ведущая в ад. Впрочем, после двухчасового холода в кондиционированной камере и ад покажется раем.