– Но вам-то нужен не архив. – Я даже не затруднила себя вопросительной интонацией.

– Нет, – мотнул он головой. – Мне нужен свой человек в доме.

– Соглядатай?

– Называйте как хотите. Официальное следствие за это не возьмется, а я не верю, что смерть Двинского была случайностью. Или несчастным случаем.

Я молча на него смотрела. Ледяные руки сжались в карманах в кулаки в попытке согреться, да так и застыли. Я ждала, что он скажет дальше.

– У меня нет доказательств. Но с вашей помощью я надеюсь их добыть.

– Кинжал в крови? – хмыкнула я. – Удавка? Склянка с ядом?

– Любой косой взгляд, интонация. Все тайны, которые вы сможете вытащить на свет.

– А если я ничего не найду?

– Я все равно выплачу вам гонорар.

– А если откажусь?

– Это глупо, Ника. Я звонил на кафедру. Вы уволились. Я предлагаю вам огромную по меркам университетского преподавателя сумму. С чего вдруг отказываться?

– Не хочу шпионить.

– Предпочитаете пойти работать учителем литературы в школу?

– Хоть бы и так.

– Мне казалось, вы были привязаны к моему отцу.

– Мне казалось, вы сказали при встрече, что это не ваш отец.

– Мой отчим усыновил меня. Но кровь, Ника, не вода. Ненавижу я его как родного. И не я один. – Он усмехнулся, глядя в мои расширенные глаза. – Ну же, Ника, не давайте мне повода сомневаться в вашем интеллекте. «Душа компании», знаковый поэт поколения… Вы же жили с ними несколько месяцев. Неужели не почувствовали? Эта дачка на взморье пропитана ненавистью, как хороший тирамису кофейным ликером.

Я удивленно подняла бровь: неожиданное для мужчины сравнение.

– Марсалой.

– Что, простите?

– Десертное вино. Им пропитывают тирамису.

Он махнул рукой – мол, какая разница! Разница в том, мой хороший, что я удачно ушла от ответа на твой вопрос. Он же продолжал выжидающе на меня смотреть сверху вниз.

Я шумно выдохнула, кивнула.

– Ладно. Только договариваться с сестрами будете сами.

«На свете есть люди, пристегнутые к современности как-то сбоку, вроде котильонного значка», – говаривал Мандельштам. По моему опыту, горе – вот что накрепко пристегивает нас к реальности. Парадокс в том, что именно в этот момент мы хотели бы из этой самой реальности выпасть.

Зимне-осенний сезон в Питере захватывает и весну. Тянется, как сопля. День, не успев заняться, творожится в сумерки к трем пополудни. К черному-черному декабрю ритм нашей с отцом жизни еще больше замедляется, мы впадаем в нашей двухкомнатной берлоге в подобие анабиоза. Когда же я заподозрила неладное? Когда он начал кашлять? Или когда похудел? Или – когда случайно взяла его за руку и та оказалась странно горячей?

– Я простудился, вот и все, – сказал папа. – Ешь! – Он пододвинул ко мне тарелку с очередными макаронами, залитыми яйцом.

Сезонное ОРЗ: стыдно вызывать врача на дом, котенок. Несерьезная температура. Просто она длилась, и длилась, и длилась, и когда я погнала отца в районную поликлинику, его мгновенно отправили на рентген легких.

В день Х я вернулась из универа, на кухне было темно, а включив свет, я чуть не заорала – он сидел на своем обыкновенном месте – между столом и холодильником. И даже, по-моему, улыбнулся, щурясь под внезапным светом. Но мне сразу стало очень страшно. Я мигом вспомнила и про врача, и про рентген, и что результаты давали после трех, а сейчас уже семь вечера, и, получается, все эти часы он сидел окруженный тусклым зимним полусветом, пока тьма не вползла в окна и не накрыла его целиком. В некотором роде репетиция…

– В легких вода, – ответил он мне на невысказанный вопрос, и я облегченно вздохнула. Подумаешь, вода! Источник жизни, разве нет? И потом: логично – вода же есть в воздухе, особенно в нашем, питерском, мы вдыхаем воздух…

Блаженная идиотка от филологии, я стала наливать чайник – сейчас устроим чаепитие.

– Это что-то значит? – спросила я, сев наконец напротив. Он смотрел на меня без слов, будто размышляя, говорить ли правду, и я опять почувствовала холод.

– Есть два возможных диагноза: туберкулез или… – он замолчал.

– Или?

– Или рак.

Вот тебе. Ты считаешь себя замурованной в своей эпохе, ты рвешься в прошлое, так держи новый квест и поторопись-ка на всех парах в будущее. Зная точно, что ничего хорошего тебя там не ждет.

Парадоксально, но факт: память наша больше натренирована на забвение, а не на запоминание. В такие периоды жизни особенно радуешься этому свойству. Рак – короткое слово, ад – еще короче. Пара месяцев – и человек, тебя породивший, потеряв двадцать кило, кажется страшным и отвратительным чужаком. Торчат глазные яблоки, скулы, ключицы, ребра, тазовые кости. Падают, оседают на пол, смываются в водоворот унитаза волосы, иногда – ногти. Кожа сочится ядом, что вводится через капельницу с химией. Яд, разлагаясь, пахнет тухлым яйцом, замешенным с аммиаком.