Даниэль – единственный, кто безоглядно принял догму, его больше всего волновали святые мученики, которые не замечали боль, улыбались своим мучителям и спаслись своей надеждой, как если бы их защищала невидимая броня, делающая их нечувствительными к физическим страданиям. А может, это и есть вера? Защита, которая сопровождает каждый наш шаг и дает силы вытерпеть все невзгоды мира. Даниэлю нравилось спокойствие отца Гарнье, его миролюбивая улыбка; он думал, что ему тоже хотелось бы исполниться такой мягкости и силы, а для этого нужно скрупулезно следовать учению священника, тем более что ему нетрудно ступить на этот путь, поскольку он не видит разницы между предписаниями Церкви и правилами поведения в обществе, мораль одна и та же, а мораль – это то, чему должна подчиняться наша жизнь и что не дает нам уподобляться животным.

Вечером одного бесконечного дождливого дня Мари открыла свое призвание. Она держала в руках порванный розовый свитер из ангоры и побитый молью платок либерти [16] , долго прикладывала их друг к другу, что-то искала, ей пришла в голову мысль соединить их, и она заново изобрела лоскутное шитье. Мари собирала старые столовые салфетки, банные полотенца, дырявые майки, непарные носки, старые отцовские галстуки, платья, которые мать ни разу не надевала, обивку ветхого кресла, забытого на чердаке, обрезки ткани, купленной в субботу на рынке в Динаре, и составляла декоративные композиции, которые все находили интересными. Конец ее творческому энтузиазму пришел в тот день, когда вечернее платье Жанны от Мадлен Вионне из черного шелкового тюля, инкрустированное стразами и жемчугом, стало драпировкой на ширме. Впервые в жизни Жанна повысила голос, требуя, чтобы дочь спрашивала разрешения, прежде чем рыться в ее вещах. Долгими часами Мари что-то резала, искала удачные сочетания. Я не могу объяснить, но какие-то цвета и формы совместимы, а какие-то – нет. Потом она сшивала, распарывала, сшивала заново, иногда накладывала композиции друг на друга. Вначале она создавала нечто вроде абстрактных картин, в которых узнавались фрагменты буколических пейзажей, уголки Изумрудного берега или части предметов, но быстро увлеклась, изобрела причудливые стеганые одеяла и настенные панно, накидки и шарфы, пледы и невиданные килты, ее шедевр – пальто-крылатка, такое толстое и яркое, что никто из мальчиков не хотел его носить, отговариваясь простым объяснением, Нет, спасибо, сегодня слишком тепло.

Создавать эти произведения – по-другому их не назовешь – Мари смогла только благодаря Ирен. И действительно, изящно соединить десятки кусочков ткани – то кривых и косых, то в виде звездочек, спиралей и прочих неожиданных форм, да еще разных текстур, – было бы невозможно вручную, не заработав судороги в пальцах, а потому Ирен села за свой «Зингер» из чугуна и кованого металла, способный пробить натуральную кожу, и ловко прострочила все с изнанки, чтобы швы не были заметны.

Изделия Мари находили естественный спрос, поскольку в июле и августе сплошные дни рождения: Даниэль и Арлена – 17 июля, Тома и Мари – 20 августа, Морис – 25-го, и за несколько дней до грядущей даты Мари в строжайшей тайне принималась за платок, галстук или шаль, вкладывая все сердце, – она помнила вкусы каждого, Я знаю, что твой любимый цвет зеленый, Даниэль, поэтому вот тебе лесной галстук. или Арлене, Для тебя я придумала шарф со всеми оттенками красного, как ты любишь. И они приходили в восторг, благодарили и хотя бы один раз надевали бесценный дар. Даже ее отец, не склонный к чудачествам, считал своим долгом повязать на день рождения поднесенный ему многоцветный галстук, Какая красота, дочка, спасибо.

На свой седьмой день рождения Мари потребовала, чтобы у них с Тома был один торт на двоих, Потому что мы близнецы. На следующий год Даниэль захотел того же для себя и Арлены, Потому что мы почти близнецы. Так с тех пор и повелось – Мари и Тома, Даниэль и Арлена вместе задували свечки на торте.

В последнее лето, которое они провели вместе, Морису пришла в голову несуразная мысль спросить у дочери, чем она собирается заняться, когда вырастет, будто и так не ясно, – он просто разомлел на дне рождения, а сам лишь хотел узнать, сколько детей она планирует. Мари взглянула на него, удивленная нелепым вопросом, Я стану заниматься тем же, чем и сегодня: прикладным искусством. А потом выйду замуж за Даниэля. Морис с минуту переваривал ответ, не зная, то ли отчитать дочь, то ли поинтересоваться мнением избранника. Арлена, сидящая рядом с Мари, не проронила ни слова. Он посмотрел на эту бледную малышку с ее живым умом и любознательностью и почувствовал, что обязан проявить доброту, А ты, Арлена, чем хочешь заниматься?

– Еще не знаю, чем-нибудь интересным.

– Ты ведь умная, окончишь школу в четырнадцать лет, пойдешь на курсы стенографии и выучишь английский, станешь секретаршей в дирекции, это отличная работа, и платят хорошо, правда?

– Наверное.

Жанну и Мориса Вирель приглашали повсюду, да и сами они постоянно принимали гостей, хотя Мориса недолюбливали – из-за упрямого характера он хотел быть первым во всем. Когда его сосед покрасовался на новенькой «Бугатти-45», он заказал «Шкоду Испано-Сюизу-Н6», вызвал того на автомобильную дуэль и со своим рядным шестицилиндровым двигателем поставил рекорд скорости, доехав до Сен-Мало через Сент-Юбер за шесть минут без одной секунды, а когда на гольфе в Сен-Бриаке полковник индийской армии появился в «бентли» цвета слоновой кости, Морис купил «бугатти-роял», выпущенную всего в семи экземплярах, и припарковал ее рядом, чтобы каждый мог сравнить машины, и даже англичанин восхитился этим приобретением. Автомобили только загромождали гараж – Морис ездил редко, занимаясь лишь работой и приращением капитала. В те времена ни одному мужчине его круга и в голову бы не пришло взять отпуск. Иногда Морис позволял себе свободный уик-энд и проводил время с семьей, играл в гольф или участвовал в регате на своем кече [17] , и горе тем, кто ошибался с маневром, – на борт их больше не пускали.

Морис Вирель четко определил, как функционирует общество. Какие бы глупости ни изрекали завистники и желчные поборники равного имущественного раздела, для него общество делилось на две категории: большие боссы, которые всем управляют, и мелкие сошки, которые подчиняются первым; личный успех Мориса доказывал обоснованность этого рассуждения. Каждый должен осознавать, в какой категории он желает обретаться. Разумеется, рождение в привилегированной семье дает некоторые преимущества, но главный и определяющий критерий – это сила характера и твердое намерение преуспеть в этом мире. Многие друзья Мориса имели на руках все карты, чтобы добраться до вершины, но не поняли, что им следует бороться еще отчаянней, чем другим, и размякли, выбрали путь полегче и позволили самым хитрым вырваться вперед. Сейчас они растворились в массе подчиненных. Другие, напротив, сумели оторваться от своих весьма посредственных корней благодаря высоким запросам, а главное, силе воли, взяли быка за рога, трудились на износ, не давали себе спуску, но их усилия были вознаграждены, Судьбы не существует, ничто не предрешено и не записано заранее, Наше общество каждому дает шанс подняться по социальной лестнице исключительно благодаря своим достоинствам и смелости. Морис был убежден, что пренебрежение моральными ценностями и дисциплиной, упадок нравов, коего печальные последствия он наблюдал ежедневно даже среди лучших, – это вина отцов, передоверивших воспитание детей учителям-социалистам и слабовольным матерям, которые вмешиваются в то, что их не касается, тогда как первые должны учить только правописанию и счету и не лезть в политику, а вторые – заниматься домашними делами. Что касается детей малых, то лишь воспитание по старинке, в нужной мере сочетающее мягкость и строгость, кнут и пряник, как делал его отец, позволяет уберечь мужчин, а значит, и общество в целом от неизбежного вырождения. Самого Мориса неоднократно били и наказывали, хотя и хвалили несколько раз, он ненавидел отца, пока не понял, насколько тот был прав, и не возблагодарил его – увы, слишком поздно – за строжайшее воспитание, которое позволило ему переломить дурные наклонности молодых лет, поступить в Политехнический, как отец, и занять достойное место в жизни. С умилением Морис вспоминал слова отца, неусыпно следившего за его учебой, когда сына возмутил постоянный надзор, Доверие – ничто, контроль – всё. Сегодня Морис осознал свою ошибку – его винодельня и банк жены отнимали все время, и он не успевал проверить, серьезно ли близнецы относятся к учебе, они ведь еще маленькие, а он позволил Жанне взять на себя их воспитание. А сейчас, в конце учебного года, он пережил удар, можно даже сказать оскорбление: во время ужина у Янсенов капитан поднял бокал в честь Даниэля, который получил благодарность от совета класса, причем уже третий триместр подряд. Вернувшись домой, Морис спросил жену, как дела у детей, Жанна сделала вид, что удивлена, Гм… я проверю.

– Даниэль и Тома в одном классе, значит и Тома должен был получить оценки от преподавателей.

Морис потребовал немедленно предъявить школьный табель сына. Жанна в конце концов вручила его, рассыпавшись в объяснениях, Ребенок не виноват, его весь год мучил этот невыносимый бронхит. Морис был потрясен. Тома получил высшие баллы по чтению и по музыке, в остальном комментарии учительницы были резкими, Ученик не проявляет интереса к занятиям, первым убегает на перемену, болтает на уроке, рассеянный… Настоящий крах – три балла из двадцати и тридцать первое место из тридцати двух по арифметике, Не прикладывает ни малейших усилий. Морис был ошеломлен, он всегда мечтал, что сын продолжит семейную традицию. Необходимо оградить его от пагубного влияния жены, которая все ему спускает, да еще поощряет игру на фортепиано, хотя Тома и без того склонен к мечтательности. Еще и Мари возомнила себя художницей, но она всего лишь девочка, найдет себе занятие, когда придется управлять домом. Оглашается приговор, В следующем учебном году я сам займусь Тома, никогда не поздно принять меры. На летних каникулах он будет учиться, я найму наставника, который заставит его поработать.

Некоторое время Морис подумывал, не отослать ли Тома в швейцарский пансион, где из него вытрясут дурь, но решил, что в Динаре сам сможет следить за стараниями сына и направлять его на путь истинный. Он вызвал своего директора по персоналу, описал, какого именно преподавателя хотел бы нанять на три летних месяца. Четыре дня спустя ему представили претендентов, и он остановил выбор на единственном кандидате, который вообще не улыбался, – это был энергичный студент, перешедший на второй курс Центральной школы, он заявил, что Единственная действенная педагогика – это стальная рука в бархатной перчатке, мы будем делать упражнения по шесть часов в день, а если нужно, по восемь, но с моей методикой он станет первым в классе, легко получит аттестат и перейдет в шестой класс с похвальными грамотами. Эдгар Морель был нанят, несмотря на сомнения Жанны; та в конце концов одумалась и признала, что вела себя слишком мягко, а мужчины лучше знают, как подготовить мальчиков к будущему. Что касается Тома, отец вызывал его на ковер, При малейшем непослушании ты отправишься на следующий год в швейцарский пансион, не разочаровывай меня. Будет трудно, но потом ты мне скажешь: «Спасибо, папа».