Я забыла уточнить, что Брюйер-лё-Шатэль – это богом забытая дыра в департаменте Сены и Уазы, окруженная необъятными полями и лесистыми долинами, а поскольку УВПИ официально не существует, то не существует и нас. На въезде неприметный дорожный щит оповещал любопытных: «Центр ЭДФ [54] », а когда встал вопрос, где будут жить сотрудники, поодаль от этой деревни с населением в полторы тысячи человек КАЭ построил городок из двадцати шести одинаковых домов без имен на почтовых ящиках. Поэтому деревенские жители, с которыми мы не общались, прозвали нас «электриками» и считали землекопами. Эта изоляция, эта священная обязанность хранить тайну сплотили нас – есть «мы» и «они», мы образуем клан, и нас это устраивает. Несмотря на такое единение, я не могла надолго отдать Лорана ни одной из мам, которые меня выручали. Ирен и сестры были заняты своими делами, что же касается Вивиан, я не представляла, как вызвать ее снова, потому что жить в полной глуши без машины – все равно что похоронить себя, а у бабушки не было водительских прав, и она застряла бы там намертво, так что я решила отказаться от поездки в Алжир. Разумеется, я была не в восторге, но другого выхода не было, и я сообщила об этом шефу, который не стал задавать вопросов.

В следующее воскресенье на ежемесячном обеде у матери я не стала делиться своей печалью. Все внимание было приковано к кузенам, которые бесились всякий раз, когда оказывались вместе, затем мы все (но без Ролана, у которого по-прежнему не было права считаться членом семьи) отправились гулять по набережным Марны, чтобы размять ноги. Мы приглядывали за детьми, которые играли у берега, когда ко мне подошла Вивиан, У тебя какой-то задумчивый вид, что-то не так?

– Просто навалилась куча всего.

– Ну ладно, но ты ведь расскажешь, если у тебя что-то случилось?

Вивиан была на особом положении, она единственная, кто знал, что я работаю в учреждении, связанном с военными. Я ничего не рассказывала, соблюдая запрет, но она сама догадалась. Мы почти четыре года жили вместе в форте Шатийон, где она приглядывала за маленьким Лораном, без нее я бы пропала, тем более что мальчик рос слабым, с вечными бронхитами и прочими детскими болезнями. Она не могла не заметить, что форт охраняется двумя военными с автоматами, которые неусыпно несут вахту. Все солдаты меня знали, но когда я входила, даже по нескольку раз в день, у меня проверяли пропуск. Вивиан сразу стала своей в компании жен инженеров, которые жили внутри форта, и никто ни о чем напрямую не рассказывал, но слово за слово, намеки, вздохи – и она все более-менее поняла. Однажды вечером она меня спросила, Чем же вы занимаетесь в этом форте?

– Исследованиями, но нам нельзя об этом говорить. Если тебя спросят, скажи, что внучка работает в ЭДФ.

Когда я переехала в Брюйер, мы стали видеться реже, раз в месяц, она сказала, что скучает по тем дням, когда мы жили вместе. Бабушка знала меня лучше, чем мать и сестры, Помни, Арлена, если тебе нужно, я всегда рядом.

– А ты не можешь пожить у меня? Это не Фонтене-о-Роз, там нет метро в конце улицы, это настоящая дыра, нет магазинов, нет общественного транспорта, а ты не водишь.

– Это же за городом, будет казаться, что Париж где-то далеко, так что отдохну как следует, а даже если и заскучаю, это ерунда – ты уедешь, зато Лоран составит мне компанию.

И благодаря ей на следующий день я снова пришла к шефу и сказала, что все устроила и готова отправляться в Алжир.

Даниэль проявил героическое терпение, которого от себя не ожидал. После рождения сына он сказал себе, Мари перенесла серьезную травму из-за самоубийства брата-близнеца, это незаживающая рана, вдобавок она потеряла родителей, которых не может простить и ужасно из-за этого страдает, моя задача – помочь ей справиться с горем, не тревожить своими переживаниями и не создавать лишних проблем. Поэтому он задавил все страхи и предчувствия, твердя себе, словно ребенок, который учит урок, Ты должен привыкнуть, это просто имя, скоро ты и думать забудешь. Главное – чтобы Мари стало легче и чтобы наш мальчик был счастлив.

Тома. Настоящий. Поддельный.

Ребенок вступил в жизнь с двумя именами, потому что отец звал его Жеромом. Это сложно и неудобно. Когда Даниэль интересовался, Как сегодня дела у Жерома? – Мари делала вид, будто не слышит и не понимает. Малыш путался в этой чехарде имен. Когда кто-то из взрослых спрашивал, Как тебя зовут? – он отвечал, Жером… Тома, или, Тома… Жером. Смотря кто задавал вопрос. Многие думали, что это одно из новомодных крестильных имен, и считали Янсенов оригиналами. Но мальчика постоянно одергивали то мать, то отец, каждый требовал уважения к своему выбору, и это окончательно сбило его с толку. Как и все дети, он был ближе к матери, и в конце концов она его забрала. Вполне вероятно, даже несомненно, что именно эта дихотомия стала истоком сложных отношений отца и сына, особенно когда в один прекрасный день Тома крикнул отцу, Я Тома!

Всякий раз, когда Мари звала сына, то есть по многу раз на дню, Даниэль настораживался, точно срабатывал условный рефлекс. Сердце замирало. Двоих Тома быть не может, это немыслимо. Он снова видел того, кого любил как брата, а этот ребенок, который ковылял в комнату, становился уже не радостью, а наказанием. Когда Даниэль сказал Мари, что это имя ему невыносимо, как ожог, она пожала плечами, Ты делаешь из мухи слона, посмотри на своих родителей, их это не смущает.

А вот это загадка. Очередная. Мадлен и Шарль Янсен произносили «Тома» так, словно это чудесное новое имя. Когда Даниэль спросил у матери, Вам нормально так его называть? – Мадлен ответила, Вначале было странно, но когда мы его увидели, он вошел в нашу жизнь как благословение.

Даниэль убедился, что чужие беды людям непонятны. И начал искать окольные пути, ловко обходя трудности, словно их не существует, – он перестал называть сына по имени, просто говорил, Ты где? – или, Где он? Вероятно, эта безымянность и разделила отца и сына, породив между ними недоверие. Взрослому казалось, будто ему навязывают какого-то самозванца, его не умиляли ни лепет, ни первые нескладные слова, а ребенок чувствовал, что его отвергают, отец никогда не брал его на руки, не говорил ласковых слов, не играл с ним, не водил в парк, не учил ездить на велосипеде или строить песочный замок на пляже. А еще случались мрачные дни и темные ночи, когда Даниэля одолевали недобрые мысли и он сомневался в Мари, обвинял ее, осуждал, подозревая, что она сознательно выстроила невидимую преграду между ним и сыном, желая держать ребенка под контролем и отстранить отца, чтобы тот не вставал между ними.