( Успенский собор: речь идёт о соборе, заложенном Иваном Калитой в 1326 году, уже значительно обветшавшим . К 1470 году состояние собора ухудшилось настолько, что после крупного пожара треснул свод в приделе Поклонения веригам апостола Петра. Это стало поводом для решения о перестройке храма).

Народу было тьма. Бояре в высоких горлатных шапках, дьяки со свитками, снующие слуги, монахи в чёрных клобуках. И все кланялись. Кланялись Шуйскому, кланялись друг другу, кланялись куполам соборов. Это была натуральная ярмарка тщеславия и раболепия одновременно.

— Впечатляет, да? — заметив моё выражение лица усмехнулся Шуйский.

— Очень, господин, — выдохнул я.

— Это ещё не всё. Вон там, — он указал на огромное здание в дальнем конце площади, — терем Великого князя. Туда мы и едем.

Мы направились к терему. Это было трёхэтажное каменное здание с резными наличниками, высокими окнами, крышей, из тёсанных досок с железными вставками на гребнях и главках. По пути нас несколько раз останавливали: бояре кланялись Шуйскому, о чём-то шептались с ним, бросали любопытные взгляды на меня. Один из них, пожилой мужик с длинной седой бородой, даже спросил:

— Василий Фёдорович, это кто с тобой? Родственник что ль?

— Князь, — поздоровался Шуйский. — Долгих лет жизни. — Нет, это не родственник, а лекарь.

Князь прищурился, оглядывая меня с ног до головы.

— А-а-а, — с интересом произнёс князь, — это тот, что Ярослава Андреевича вылечил? Слыхал, слыхал. — После чего он кивнул и отошёл, а мы продолжили путь.

Наконец мы остановились у парадного крыльца великокняжеского дворца. У входа стояла стража, человек десять, все при полном вооружении. А перед крыльцом стояла группа людей. Одежды на них были такие, что на стоимость одного кафтана можно было купить несколько деревень вместе со всеми холопами и скотиной. Золотая парча, соболя, жемчуг. Они разговаривали негромко, но, завидев Шуйского, замолчали.

Один из них выделился из группы и шагнул нам навстречу.

Это был высокий, статный мужчина лет тридцати пяти. Его лицо, обрамлённое аккуратной бородой, было бы красивым, если бы не печать высокомерия, словно выжженная на лбу.

Я напряг память. Кто это? Для простого боярина слишком горд.

— Спешиваемся, — скомандовал мне Шуйский.

Конюхи тут же подхватили поводья. Я спрыгнул с Бурана, поправил перевязь с саквояжем и одёрнул кафтан. Сердце колотилось где-то в горле.

— Князь Михаил Борисович, — склонил голову Шуйский, но не так глубоко, как остальные. Это был поклон равного равному, ну или почти равному. — Здравия желаю.

Меня успели посвятить в некоторые детали. И эта встреча не была случайной. Благодаря ему мы должны были попасть в покои Марии Борисовны. Ведь это было великий князь Тверской, Михаил Борисович*, БРАТ Великой княгини Марии.

(от авторов: в реальной истории Михаилу в 1463 году было 10 лет. Он стал Великим князем Тверским в 8 лет после смерти отца, Бориса Александровича. НО! В этой истории Михаилу 35 лет. Просим при чтении исходить из этого)

— И тебе не хворать, Василий Фёдорович. — ответил Тверской. — Слышал, тебя новгородцы потрепали?

— Бог миловал, Михаил Борисович. Легко отделался, но, честно, в какой-то момент уже мысленно простился со всеми. Сейчас на месте раны маленькая царапина осталась.

— Царапина, говоришь? — Тверской усмехнулся. — А слухи ходят, что тебя чуть к праотцам не отправили.

— Кстати, — Шуйский сделал шаг в сторону, открывая меня. — Позволь представить тебе, князь, этого молодого человека. Это Митрий, тот самый лекарь, о котором я говорил Великому князю.

Тверской медленно перевёл взгляд на меня.

— Лекарь? — переспросил он. — До меня доходили слухи, но я не думал, что они правдивы. Юнец же совсем.

— Юнец, да удалец, — спокойно парировал Шуйский. — Он спас моего племянника от хромоты, мне ногу лечил и дружинников моих и Глеба Ратиборовича с того света вытащил.

Михаил Борисович скривил губы.

— Слышал я про его «подвиги», — сделал он акцент на последнем слове. Франческо дель Кастелло мне всё уши вчера прожужжал. Говорит, мол, появился в Москве какой-то шарлатан, который режет людей, как свиней, и называет это лечением.

Вот оно. Итальяшка времени не терял.

— Франческо — учёный муж, но, поверь мне, Михаил Борисович, у Митрия золотые руки. К тому же он лечит не по книгам Авиценны, а Божьим даром.

Я нахмурился и бросил быстрый взгляд на Шуйского. Эта дорожка была опасной. Но, видимо, он верил в свои силы, раз не боялся, и защитит от церкви.

— Божьим даром? — Тверской фыркнул. — Или дьявольским наущением? Моя сестра, она Великая княгиня. И я не позволю, чтобы к ней прикасался какой-то безродный выскочка.