— Палеолог? Римская племянница?

— Именно, — кивнул Шуйский. — Папа Пий спит и видит, как бы подмять под себя русскую церковь. А лучший способ сделать это, посадить на московский трон свою воспитанницу. Но есть одна проблема. Место занято. Твоей сестрой.

— Ты хочешь сказать… — голос Тверского дрогнул. — Ты хочешь сказать, что ее травят?

— Я не утверждаю, — осторожно ответил Шуйский. — Но я подозреваю. Франческо итальянец. Он учился в Падуе, бывал в Риме. Кто знает, кому он служит на самом деле? Ивану Васильевичу или тем, кто шлет письма из Ватикана?

Михаил Борисович провел ладонью по лицу.

— Если это правда… — прошептал он. — Если Мария умрет, Тверь потеряет все. Иван женится на гречанке, и мы станем для него чужими.

— Вот именно! Я хочу помочь, и Митрий может помочь!

— А если он шарлатан? — в голосе Тверского все еще звучало сомнение. — Если он просто деревенский дурачок, которому повезло?

— Дурачок не вытащит стрелу из шеи… Дурачок не перережет глотку испанскому мастеру шпаги в поединке. — Шуйский усмехнулся, вспомнив тот вечер в Нижнем. — Поверь, у парня там, — указал он на верх, — есть покровители. У парня есть дар. И, что важнее, у него есть чутье. Он видит то, чего не видят другие. Я ставлю на него свою репутацию. И свою жизнь, кстати, тоже. Потому что, если заговорщики поймут, что мы знаем… следующая стрела может прилететь уже не в лесу, а прямо здесь, в Кремле.

— Ты играешь с огнем, Василий, — прищурился Тверской.

— Я использую нас всех, как наживку, — холодно ответил Шуйский. — Я, Митрий и ты… Мы сейчас в одной лодке. Если Митрий найдет яд или способ вылечить княгиню, мы победим. Если нет… тогда готовься встречать новую хозяйку Кремля. И учи латынь, пригодится…

— Хорошо, — выдавил он. — Пусть смотрит. Но я буду рядом. И если он сделает хоть одно неверное движение, если причинит ей боль… я сам его придушу.

— Договорились, — произнёс Шуйский, и они вместе с Тверским пошли в сторону Митрия.

Тяжёлые, окованные медью двери отворились с протяжным скрипом, словно не хотели впускать нас внутрь.

Вместо вида роскошных покоев и блеска золотых икон первым меня встретил запах, он буквально ударил в лицо. Почти осязаемый запах болезни, он смешивался с приторным ароматом ладана, воска и каких-то резких заморских благовоний.

В комнате царил полумрак. Окна были плотно занавешены тяжёлыми бархатными шторами, не пропускавшими ни единого лучика солнечного света. Лишь десятки толстых восковых свечей, расставленных по углам и на столах, отбрасывали дрожащие тени на расписанные стены.

В горле запершило от спёртого воздуха.

— Проходите, — буркнул Михаил Тверской, пропуская нас вперёд.

Покои Великой княгини поражали богатством, которое сейчас казалось совершенно бессмысленным. Ковры, сундуки, обитые красным сафьяном, серебряная посуда на столиках… Всё это меркло перед тем, что находилось в центре комнаты.

На огромном ложе под балдахином из парчи лежала молодая женщина — Великая княгиня Московская, Мария Борисовна.

— «Блять… краше в гроб кладут!»

Она была бледна до синевы. Тёмные круги под глазами делали её взгляд пугающе глубоким. А руки, бессильно лежавшие поверх одеяла, напоминали птичьи лапки.

Но даже в этом измождённом теле чувствовалась порода. И стоило нам войти, как она медленно повернула голову.

Вокруг ложа замерли служанки: три женщины в темных платьях, с лицами, полными скорби.А у изголовья, скрестив руки на груди, стоял он — Франческо дель Кастелло.И увидев меня, он скривил губы в презрительной усмешке, но промолчал, лишь сверкнув глазами в сторону Шуйского.

— Княгиня, — тихо произнёс Василий Фёдорович, склоняясь в глубоком поклоне. Несмотря на больную ногу, он сделал это с удивительным изяществом. — Прости, что тревожим твой покой.

Я поспешил поклониться следом, стараясь не пялиться, но профессиональный интерес брал своё. Я уже «сканировал» её взглядом: цвет кожи, дыхание (поверхностное, частое), положение тела.

Мария Борисовна смотрела на нас несколько долгих секунд, словно пытаясь вспомнить, кто мы такие.

— Князь Шуйский… — уставшим голосом сказала она. — Ты снова привёл кого-то? Разве мало мне мучений от одного лекаря?

Она скосила глаза на Франческо. И тот чуть приподнял подбородок.

— Великая княгиня, этот юноша не чета прочим, — мягко произнёс Шуйский. — Он отмечен Божьим даром. Он спас моего племянника, спас меня самого. Я ручаюсь за него своей головой.

— Твоя голова, Василий, и так держится некрепко, — на что-то намекнула она, при этом я видел, как напряглись скулы у Шуйского.

Тем временем её взгляд переместился на меня. Тяжёлый, изучающий взгляд умирающей женщины.