Она внимательно посмотрела на меня.

— Спрашивай, — не воспринимая меня всерьёз, сказала она. — Мне скрывать нечего.

Начал я с того, как она спит, на каком боку, стараясь оттянуть самые главные вопросы связанный с водой и питьём. Великая княгиня отвечала спокойно, но, когда в голосе стало проклёвываться лёгкое раздражение, я перешёл к главным вопросам.

— Ну что, лекарь? — уставшим голосом спросила Марии Борисовны. — Может объяснишь зачем тебе моя рука?

— Я считаю удары сердца, государыня, а не дни, — ответил я, стараясь говорить ровно. — Дни считает Господь, а мое дело — помочь сердцу биться ровнее.

Я отпустил её руку, но не отошел. Теперь нужно было осмотреть её внимательнее. Я осторожно приподнял её веко большим пальцем. Склера была желтоватой, мутной, с лопнувшими сосудиками. Печень. Печень страдала едва ли не больше сердца.

— Открой рот, пожалуйста, — попросил я.

Княгиня послушно разжала губы. Я заглянул внутрь.

Слизистая бледная, десны рыхлые, кровоточат. Но главное не это, а запах. Едва уловимый, сладковато-металлический, с нотками чеснока, хотя я сомневался, что Великую княгиню кормили чесноком на завтрак.

Мысли в голове закружились, складываясь в неприятную мозаику.

— Позволь взглянуть на твои руки, государыня. Ладони.

Она протянула руки. Кожа на ладонях была сухой, местами покрытой странными темными пятнами — гиперкератоз. Я перевернул её ладонь и всмотрелся в ногти.

— «Вот оно», — ещё сильнее нахмурился я.

На ногтевых пластинах, поперек ложа, четко проступали белые полосы. Линии Меса… В моей прошлой жизни, в учебниках по судебной медицине, эти линии были классическим маркером.

Картина складывалась слишком уж складная. Полинейропатия (онемение конечностей, о котором она наверняка молчит), проблемы с сердцем, поражение печени, характерные изменения кожи и ногтей.

— Ты побледнел, лекарь, — заметила она. — И руки у тебя дрожат.

Она кивнула Дуняше.

— Поди прочь. За дверь стань. И вы тоже выйдите! — приказала Великая княгиня.

— Но! — попытался возразить её брат.

— Миша, я хочу поговорить с ним одна!

С большой неохотой Тверской и Шуйский вышли из палат Марии Борисовны.

Мы остались одни.

— Говори, — серьёзным тоном сказала она. — Я же вижу, что ты пришёл к каким-то выводам. И я была не права… ты не такой, как Франческо. Тот сыплет латынью, чтобы скрыть свою беспомощность. А ты молчишь, но вот глаза твои тебя выдают.

Я внимательно посмотрел на Марию Борисовну. Не так, как Митрий, а как Дима, тридцатипятилетний мужчина из будущего.

Сейчас я как никто другой понимал, что настал момент истины. Перейду его, и обратной дороги не будет. История пойдёт другим путём… конечно же если я её спасу.

Я сделал шаг к кровати и понизил голос почти до шепота.

— Тебя травят, государыня, — выдохнул я. — И делают это давно. Мышьяк или что-то очень на него похожее.

В комнате повисла тишина.

Мария Борисовна лишь медленно прикрыла глаза и откинулась на подушки. По её щеке скатилась одинокая слеза.

— Я знала… — прошептала она. — Сердцем чуяла.

Она резко открыла глаза и схватила меня за руку.

— Кто? — спросила она. — Кто это делает? Франческо? Поэтому Шуйский привёл тебя? Он что-то знает? Иван в курсе?

— Великая княгиня, я не знаю — кто, — честно ответил я. — Но я вижу следы яда на твоем теле. Белые полосы на ногтях. Запах и ещё несколько моментов, явно указывающих на яд.

Она смотрела на меня.

— И что теперь? — спросила она. — Я умру?

Я посмотрел на неё. Состояние тяжелое. Органы изношены. Но она была молода. И организм ещё боролся. Если убрать источник яда, если провести детоксикацию…

— «Молоко, белок, рвотные, мочегонные. Активированного угля нет, но можно нажечь и березового…» — стал прикидывать я.

— Это будет трудно, — сказал я твердо. — Очень трудно. Будет больно, плохо, тебя, государыня, будет выворачивать наизнанку. Придется сменить все: слуг, еду, воду, покои. — Я заглянул в её глаза, и как можно увереннее сказал. — Но я могу тебя спасти. Если доверишься мне и будешь делать то, что я скажу.

Мария Борисовна смотрела на меня долгую минуту. Потом она глубоко вздохнула и кивнула.

— Я хочу жить, Митрий. Я хочу увидеть, как растут мои дети. И я хочу посмотреть в глаза тому, кто травил меня. — Она выпрямилась, насколько позволяли силы. — Зови брата и Шуйского.