Ррык поднялся. Медленно, величественно, как восходит солнце. Его призрачное тело заполнило собой половину операционной. Золотое сияние, исходящее от него, стало ярче.

— Триста шестьдесят! Разряд! — Артем не сдавался, продолжая реанимацию. Но это было бесполезно.

Ррык сделал шаг вперед. Потом еще один. Он подошел к операционному столу. Посмотрел на меня — и в его древних глазах я увидел нечто большее, чем простое любопытство. Понимание. И решимость.

— Лекарь, — его голос стал тише, почти шепотом, но каждое слово било как колокол. — Я не могу вернуть ее. Смерть уже пришла. Но… — Он помедлил, словно принимая окончательное, необратимое решение. — Я могу дать тебе время. Десять минут. Не больше. Десять минут, пока я буду удерживать границу.

Огромные полупрозрачные лапы поднялись и легли по обе стороны от головы Ксении. Касание было призрачным, невесомым, но воздух вокруг загустел, стал плотным и теплым, как мед.

Золотое сияние окутало операционное поле. Не яркое, не слепящее — мягкое, живое, как свет летнего заката.

И произошло невозможное.

На кардиомониторе, где только что царила прямая линия, появилась волна. Не резкий пик синусового ритма, а плавная, мощная, неестественно правильная синусоида.

Искусственная пульсация, созданная не электрическими импульсами сердца, а чем-то иным. Астральная имитация жизни.

— Что за черт?! — Артем уставился на монитор, забыв про дефибриллятор. — Это… это не синусовый ритм! Это вообще не сердечный ритм! Но кровообращение… есть минимальное кровообращение!

Я понял. Это не сердце. Это… астральный насос. Он не воскресил ее. Он просто поставил Смерть на паузу. Заморозил мгновение между жизнью и небытием. Десять минут. Он дал мне десять минут взаймы у вечности.

В моем Сонаре бушующий хаос в стволе мозга вдруг… замедлился. Как кадры фильма, переключенные на замедленную съемку. Отек все еще рос, но медленно, тягуче. Нейроны все еще умирали, но по одному, а не лавиной.

Время внутри ее мозга потекло иначе. Ррык дал мне не просто десять минут. Он дал мне десять минут в замедленном, вязком мире.

Я повернулся к команде. Все стояли, парализованные увиденным. Даже Неволин, этот гранитный столп научного скептицизма, смотрел на золотое сияние с открытым ртом. Астафьева застыла с поднятой рукой. Доронин уронил какой-то инструмент, который со звоном покатился по полу.

— У нас есть ВРЕМЯ! — заорал я, и мой крик вырвал их из ступора. — РАБОТАЕМ! У НАС ДЕСЯТЬ МИНУТ!

Астафьева первой пришла в себя и бросилась обратно к своим мониторам.

— Показатели… стабилизировались? Нет, не стабилизировались, они… замерли? Как это возможно?

— Неважно как! Следите за критическими параметрами!

Доронин, трясущимися руками схватив свой планшет, включил зонд.

— Готов! Температурный режим выставлен!

И тут меня осенило!

Семнадцать смертей. Семнадцать раз я убивал ее одинаково. Не скальпелем. Не иглой. Я убивал ее огнем. Мы пытались выжечь опухоль.

Логично? Да. Стандартно? Да. И абсолютно неверно.

Когда клетка разрушается от жара, она лопается, как перегретый котел. Все ее ядовитое содержимое — токсины, медиаторы воспаления — выплескивается наружу.

Массированная химическая атака на здоровые нейроны. Я бился головой о стену, пытаясь сделать атаку точнее, вместо того чтобы сменить оружие.

Озарение было простым, ясным и абсолютно безумным.

А что если не разрушать? Не взрывать? Что если… заморозить? Криохирургия. В моем мире — банальность для удаления бородавок. Но принцип! Принцип!

При мгновенной заморозке клетка не лопается. Вода внутри нее превращается в лед, расширяется, разрывает органеллы, но… мембрана остается относительно целой. Как пластиковая бутылка с замерзшей водой — распертая, деформированная, но герметичная. Токсины останутся внутри. Замурованные в ледяной тюрьме!

— Отставить температурный! — скомандовал я, и все снова уставились на меня, как на сумасшедшего. — Переключайте на крио-режим!

— Что?! Но мы не тестировали…

— КРИО! Минус сто восемьдесят! Сейчас!

Отек. Проблема в отеке, вызванном нагревом. Семнадцать раз я пытался выжечь опухоль, и семнадцать раз продукты ее распада убивали мозг.

Я бился не в ту дверь!

Не выжигать.

Замораживать! Криоабляция! Некроз будет, но без массивного воспаления! Без взрывного выброса токсинов! Это шанс! Единственный! Безумный, непроверенный, но шанс!

Я снова погрузился в Сонар. Мир операционной исчез, растворился, остался только пульсирующий, живой лабиринт мозговой ткани, залитый мягким золотым светом Ррыка.